Да Кукол Чертовых обманы…
Пусть! верю я, и верить буду
Наперекор стихиям — чуду,
И вас зову с собою: верьте!
Но верой огненной,— до смерти.
27 сентября 1911
С.-Петербург
Безвольность рук твоих раскинутых…
уста покорные молчат.
И сквозь ресниц полусодвигнутых
едва мерцает бледный взгляд.
Ты вся во власти зыбкой томности
и отдающегося сна…
О, не любовью, грешной темностью
моя душа уязвлена.
Пусть не люблю — нет сожаления,
пусть ты не любишь — всё равно,
меня жестокости и дления
пьянит холодное вино.
Как будто в дьявольское зеркало
взглянули мы… Оно светло,
и нас обоих исковеркало
его бездонное стекло.
Я претепло одета:
Под капором коса.
Гулять — теперь не лето -
Иду на полчаса.
Погода-то какая!
Снежок хрустит, хрустит.
Далеко бы ушла я,
А няня не велит.
Схватиться бы за санки,
Скатиться бы с горы,
Да я с Феклистой няней,
А с ней не до игры.
Противная Феклиста!
Не хочет ничего,
Вот Ваню гимназиста
Пускают одного.
Твердит: «Ты не мальчишка,
Тебе нельзя одной».
А брат приготовишка
Гуляет, как большой.
Башлык наденет рыжий,
Коньки несет, звеня,
А сам и ростом ниже,
Да и глупей меня.
Смеется: «Я направо,
Не надо мне Феклист».
Ах, как досадно, право,
Что я не гимназист!
Аркаша, Аркаша,
Во рту твоем каша,
Но что-то в тебе восхитительное,
Румян ты и сдобен,
Купидоподобен,
Как яблочко весь — ахтительное.
Поспорили ныне
Две лучших богини,
Любви твоей радостной жаждая,
И пламень твой страстный
Делить не согласны,
Всего тебя требует каждая.
Ты с ними уветлив,
Невинно кокетлив,
И спором весьма удручаешься.
Как шарушек каткий,
И нежный, и сладкий,
Меж ними приятно катаешься.
Настроил ты скиний,
Везде по богине,
Всё счастье богинь тебе вверено;
Но, схапав манатки,
Во все-то лопатки
Уехал Аркашенька в Верино.
Всё так просто, всё мне мило,
Шмель гудит, цветет сирень,
Солнце ясно восходило:
Ясный будет нынче день.
Дятел ползает на ветке…
Нет, иду, не утерплю…
Знаю, знаю, ты в беседке,
Ты, которую люблю!
Ах, любовь всегда наивна
(Если истина она),
Упоительно-призывна,
Драгоценно-неумна.
И не ходит по дорогам,
Где увял сирени цвет,
Где в томленьи слишком строгом
Грезим мы о слишком многом,
О любви, которой нет.
Ах, любовь проста, как роза!
Успокоит — опьяня.
Не стыдись, моя мимоза,
Благодатного огня.
Будем ясно жить на свете,
В сердце есть на все ответ.
Любим мы, да любят дети,
А иной любви и нет.
Целоваться б неотрывно
Там, в беседке, у реки…
Я наивен — ты наивна,
Остальное пустяки.
Остальное всё ничтожно -
Если, впрочем, не шучу.
Но об этом осторожно,
Осторожно умолчу.
В горькие дни, в часы бессонные
Боль побеждай, боль одиночества.
Верь в мечты свои озаренные:
Божьей правды живы пророчества.
Пусть небеса зеленеют низкие,
Помни мысль свою новогоднюю.
Помни, есть люди, сердцу близкие,
Веруй в любовь, в любовь Господнюю.
1 января 1913
Стены белы в полуночный час.
Вас ли бояться,— отмены, измены?
Мило мне жизни моей движенье,
Биенье, — забвенье того, что было,
Знак переплета… Сойдутся ль, нет ли
Петли опять — но будет не так.
Тают мгновенья, пройти не хотят…
Рад я смене, пусть умирают.
Слов не надо — хотения смелы.
Белы стены поздних часов.
1914
О, Бельгия, земля святых смертей!
Ты на кресте, но дух твой жив и волен.
И перед ним — что кровь твоих детей
И дым, и гарь воздушных колоколен?
На Польшу, близкую сестру, взгляни,-
Нет изумительней ее удела:
Безумием пылающие дни
Ей два креста судили: на одном
Ее истерзанное тело,-
Душа немая на другом.
Но сочтены часы томленья,
Господь страданий не забудет.
Голгофа — ради воскресенья,
И веруем,— да будет!
Если хочешь говорить -
Говори ясно.
Если вздумаешь любить -
Люби прекрасно.
Если делать — делай так,
Чтобы делу выйти.
Если веришь — дай мне знак,
Завяжи нити…
Люблю, люблю серебряные дни,
Без солнца — в солнце, в облачной тени.
Как риза брачная, свежа, ясна
Задумчивого моря белизна;
Колеблется туман над тихой далью,
А голос волн и ласковей, и глуше…
Такие я встречал людские души:
Овеяны серебряной печалью,
Они улыбкою озарены,
В них боль и радость вечно сплетены…
И любит буйная моя мятежность
Их детскую серебряную нежность.
Армяк и лапти… да, надень, надень
На Душу-Мысль свою, коварно-сложную,
И пусть, как странница, и ночь и день,
Несет сермяжную суму дорожную.
В избе из милости под лавкой спит,
Пускай наплачется, пускай намается,
Слезами едкими свой хлеб солит,-
Пусть тяжесть земная ей открывается…
Тогда опять ее прими, прими
Всепобедившую, смиренно-смелую…
Она, крылатая, жила с людьми,
И жизнь вернула ей одежду белую.
Плотно заперта банка.
Можно всю ночь мечтать.
Можно, встав спозаранка,
То же начать опять.
Можно и с пауками
Играть, полезть к ним в сеть.
Можно вместе с мечтами
Весело умереть.
«Нет выбора, что лучше и что хуже…»
Нет выбора, что лучше и что хуже.
Покину ль я, иль ты меня покинешь -
Моя любовь стрелы острей и уже -
Конец зазубрен: ты его не вынешь.
«Ходит, дышит, вьется, трется между нами…»
Ходит, дышит, вьется, трется между нами
Черный человечек с белыми глазами.
Липой ли он пахнет, потом или сеном?
Может быть, малинкой, а быть может, тленом.
Черный ползунишка с белыми глазами,
Пахнущий постелью, мясом и духами,
Жертвочек ты ищешь, ловишь в водах мутных,
Любишь одиноких деток перепутных.
1
«Нет, я не льстец!» Мои уста
Свободно Ника славословят.
Ни глад, ни мор, ни теснота,
Ни трус меня не остановят.
Ты скромен, Ника, но ужель
Твои дела мы позабыли?
Преследуя святую цель,
Трудился с Филиппом[3] — не ты ли?
Ты победил надеждой страх,
Недаром верила Россия!
На Серафимовых[4] костях
Не ты ли зачал Алексия?
Не ты ль восточную грозу
Привлек, махнувши ручкой царской?
И пролил отчую слезу
Над казаками — в день январский?[5]
Толпы мятежные лились…
У казаков устали руки.
Но этим только начались
Твои, о Ник, живые муки.
Ты дрогнул, поглядев окрест,
И спешно вызвал Герра Витта…[6]
Наутро вышел манифест…
Какой? О чем? Давно забыто.
Но сердце наше Ник постиг.
Одних сослал, других повесил.
И крепче сел над нами Ник,
Упрямо тих и мирно весел.
С тех пор один он блюл, хранил
Жену, Россию и столицу
И лишь недавно их вложил
В святую Гришину[7] десницу.
Коль раскапризится дитя,-
Печать, рабочие и Дума,-
Вдвоем вы справитесь, шутя:
Запрете их в чулан без шума.
На что нам Дума и печать?
У нас священный старец Гриша.
Россия любит помолчать…
Спокойней, дети, тише, тише!..
И что нам трезвость,[8] что война?
Не страшны дерзкие Германы.
С тобою, Ники, без вина
