«Пробегают грустные, но милые картины…»
Пробегают грустные, но милые картины,
Сотни раз увиденный аксаковский пейзаж.
Ах, на свете всё из той же самой глины,
И природа здесь всегда одна и та ж!
Может быть, скучает сердце в смене повторений,
Только что же наша скука? Пусть печалит, пусть!
Каждый день кидает солнце сети теней,
И на розовом закате тишь и грусть.
Вместе с жизнью всю её докучность я приемлю,
Эти речки и просёлки я навек избрал,
И ликует сердце, оттого что в землю
Солнце вновь вонзилось миллионом жал.
«Как ярко возникает день…»
Как ярко возникает день,
В полях оснеженных, бегущих мимо!
Какая зыбкая мелькает тень
От беглых, белых клочьев дыма!
Томившая в ночном бреду
Забыта тягость утомлений,
И память вновь приводит череду
Давно не мной придуманных сравнений.
И сколько б на земле ни жить,
Но радостно над каждым утром
Всё тем же неизбежным перламутром
И тою ж бирюзою ворожить.
Людей встречать таких же надо снова,
Каких когда-то знал Сократ,
А к вечеру от счастия земного
Упасть в тоске у тех же врат,
И, так же заломивши руки
И грудью жадною вдыхая пыль,
Опять перековать в ночные муки
Земную сладостную быль.
«На всё твоё ликующее лето…»
На всё твоё ликующее лето
Ложилась тень осенних перемен,
И не было печальнее предмета,
Чем ожидаемый подснежный плен.
Но вот земля покрылась хрупким снегом,
Покорны реки оковавшим льдам,
И вновь часы земные зыбким бегом
Весенний рай пророчествуют нам.
А зимний холод? Сил восстановитель.
Как не́ктар, полной грудью воздух пей.
А снежный плен? Засеянных полей
Он – верный друг, он – жизни их хранитель.
«В норе темно и мглисто…»
В норе темно и мглисто,
Навис тяжёлый свод,
А под норою чисто
Стремленье горных вод.
Нору мою оставлю,
Построю крепкий дом,
И не простор прославлю,
Не светлый водоём,
Прославлю я ограды,
И крепость новых стен,
И мирные отрады,
И милый сердцу плен.
Тебя, оград строитель,
Прославить надо мне.
Ликующий хранитель,
Живи в моём огне.
Все ночи коротая
В сырой моей норе
И утром насекая
Заметки на коре,
Скитаяся в пустыне,
В пыли дневных дорог,
В безрадостной гордыне
Я сердцем изнемог.
Устал я. Сердцу больно.
Построить дом пора.
Скитаний мне довольно!
Прощай, моя нора!
Хочу я новоселья,
Хочу свободных слов,
Цветов, огней, веселья,
Вина, любви, стихов!
Людская душа – могила,
Где сотворивший мирно спит.
Жизнь живую земля покрыла,
Травами, цветами она говорит.
Приходи помечтать над могилой,
Если сам не умер давно.
Проснётся с несказанною силой
Всё, что казалось темно.
И травы приклонятся к травам,
Цветы улыбнутся цветам,
И ветер зашепчет дубравам,
Нивам, полям и кустам.
Когда я стану умирать,
Не запоёт ли рядом птичка,
И не проснётся ли привычка
В бессильи силы собирать?
Мой вздох последний замедляя,
Не встанет ли передо мной
Иная жизнь, иной весной
Меня от смерти откликая?
Не в первый раз рождённый, я
Смерть отклоню упрямой волей
И отойду от смертных болей
Ещё послушать соловья.
«Пройдёт один, пройдёт другой…»
Пройдёт один, пройдёт другой,
И перекрёсток снова пуст,
Лишь взвеется сухая пыль
Дыханием далёких уст,
И над пустынною душой
Синея, тают небеса,
И тучи переносят быль
Томления за те леса,
Где кто-то светлый и благой
Благословляет нашу грусть.
Безмолвная душа, не ты ль
Запомнила всё наизусть,
Как шёл один, как шёл другой,
И как вокруг обычность вся
Металася, степной ковыль
Медлительным дождём рося.
Снова саваны надели
Рощи, нивы и луга.
Надоели, надоели
Эти белые снега,
Эта мёртвая пустыня,
Эта дремлющая тишь!
Отчего ж, душа-рабыня,
Ты на волю не летишь,
К буйным волнам океана,
К шумным стогнам городов,
На размах аэроплана,
В громыханье поездов,
Или, жажду жизни здешней
Горьким ядом утоля,
В край невинный, вечно-вешний,
В Элизийские поля?
Порозовевшая вода
О светлой лепетала карме,
И, как вечерняя звезда,
Зажёгся крест на дальнем храме,
И вспомнил я степной ковыль
И путь Венеры к горизонту,
И над рекой туман, как пыль,
Легко навеивал дремоту,
И просыпалася во мне
Душа умершего в Египте,
Чтобы смотреть, как при луне
Вы, люди нынешние, спите.
Какие косные тела!
И надо ли бояться смерти!
Здесь дым, и пепел, и зола,
И вчеловеченные звери.
«В прозрачной тьме прохладный воздух дышит…»
В прозрачной тьме прохладный воздух дышит,
Вода кругом, но берег недалёк,
Вода челнок едва-едва колышет,
И тихо зыблет лёгкий поплавок.
Я – тот, кто рыбу ночью тихо удит
На озере, обласканном луной.
Мне дрозд поёт. С чего распелся? Будит
Его луна? Иль кто-нибудь Иной?
Смотрю вокруг. Как весело! Как ясно!
И берег, и вода, – луне и мне
Всё улыбается и всё прекрасно.
Да уж и мне не спеть ли в тишине?
«Призрак ели с призраком луны…»
Призрак ели с призраком луны
Тихо ткут меж небом и землёю сны.
Призрак хаты с призраком реки,
Чуть мерцающие, зыблют огоньки.
А над зыбко ткущимися снами,
И над тихо зыблемыми огоньками,
И над призраками бедных хат
Ночь развёртывает чародейный плат,
Опрокидывает чёрный щит,
И о свете незакатном ворожит.
«Как незаметно подступила…»
Как незаметно подступила
Успокоительница-ночь!
Но где же все твои светила?
«Я тучею заворожила
Мои светила», – шепчет ночь.
Одна ты радоваться хочешь
Тому, что есть, вещунья-ночь.
О чём же тьмой ты мне пророчишь?
«Ещё ты много стрел отточишь,
Ликуй, но бойся», – шепчет ночь.
Зачем и чем меня тревожишь
Ты, предвещательница-ночь?
Судеб ты изменить не можешь.
«Ты сам томления умножишь,
Но не печалься», – шепчет ночь.
Ночным вещаньям чутко внемлю
И вопрошаю снова ночь:
«Какую радость я приемлю?» –
«Свой жезл вонзи в родную землю,
Вновь расцветёт он», – шепчет ночь.
Мне внятен твой утешный шёпот,
Тебе я верю, верю, ночь,
Но что же значит дальний топот?
«Иди спокойно. Что твой ропот?
Всё в Божьей воле», – шепчет ночь.
«Только мы вдвоём не спали…»
