Андрей Цыганов - Речь через завесу. Стихи

ох, страна моя, стонет нервная,
матерится и пьет без продыха.
больше теща, чем мать, наверное.
тут ни легкости нет, ни отдыха.

тут история страхом бледная
не выходит никак иначе.
но душа, воплотившись, бедная,
может стать под конец богаче.

и, бывает, свет с тьмой здесь сходится,
хоть глаза закрывай повязкой,
и такое в раздольях водится,
что и страшной не скажешь сказкой.

но какой же простор бескрайний,
и полями туман клубится…
пришлым тут не осилить тайны,
можно только, увы, родиться.

Ночь. Мечты. Начало века.
Бесконечность для тебя.
Взгляд луны на человека,
кошкой гладит теребя.

Плац и ордена в петличку.
Слышен дальний гул имен.
Эхо носит перекличку
зерен жерновов времен.

Свищет сотня за мосточком.
Речка. Ветер. Синагога.
Убегай отсюда дочка.
Здесь сейчас не будет Б-га.

Мост скрипит. И одиноко,
у обугленных стропил,
ворон с ветки щурит око
вдоль разрушенных могил.

Шестиконечная околица,
Два треугольника в пыли.
Пересекаются и сводятся
в одном народе две судьбы.

И до последнего не дышится
в пути по маленькой планете.
И в каждом шаге ясно слышится —
приносят камни на рассвете.

Что жизни путь и мера?
Кто судья? Планеты крутятся,
как прежде. Вон Венера.
И все вернулось на круги своя.

Звонарь прокашлялся.
Давно оттлел пожар.
На пепелище собирают кости.
Рубают борщ, печей дымится жар.

«Здесь ты любви не сыщешь», —
время поет навзрыд.
Третий не то, что лишний,
третий – вообще убит.

Тридцать седьмой, позорный,
ляжет родам в пример.
В галстуке, беспризорный,
шаркает пионер.

Когда раздастся звук набата,
перекрестится Божий люд.
И стройно бравые ребята
чеканить шаг опять пойдут.

Текут в безвестность эшелоны.
По перепонкам давит гул.
Уныло-серые вагоны
везут почетный караул.

На братской полке – все в могиле.
И чай на всех, и спирт один.
Одна судьба, одни родные,
и серый поезд всем един.

Одно на всех больное слово,
и песня выпета до дна.
Для черных всадников подковы.
И жизнь одна, и смерть одна.

Оставляя за пазухой опыт,
ежедневно себя теребя,
иссыхаешь под века топот,
изживаешь зверье из себя.

В шаг пойдешь по земле с одиночеством,
или счастье за руку возьмет,
но в конце, повинуясь пророчествам,
тебя смерть под уздцы поведет.

Скороговоркой повторять – люблю —
и тихо слушать слабое дыхание.
Я никого на свете не корю.
Благодарю за опыт и страдание.

Переосмыслив время наперед,
не обману твой бесподобный взор,
на горизонте ясен небосвод,
и на окне мороз растит узор.

Не придет конец повести.
Не мы начинали, не нам заканчивать.
По ошметкам порванной совести
долго-долго долги оплачивать.

Что посеяно, то и пожнется,
а потом превратится в труху.
Жерновам времен в мельницах
должно зерна молоть в муку.

метель.
давно ее не видел.
она выветривает сон.
слова,
наскальны в этом мире,
в них смысл часто изнесен.

я слышу,
всем дано по праву.
дано по милости и вере.
вот мне – по строчкам,
«Им» – по нраву,
и всем по чьей-то высшей мере.

да.
высшей меры не найти,
лишь получить ее возможно.
петлею быть совсем несложно.
намылить,
шею приручить.

исконно русское —
авось.
вдруг пронесет или просвищет.
душа не смысла —
жизни ищет,
и просит жизнь ее простить.

нет седины и ясности,
и отсутствует трезвость и мудрость.
отчего-то, застрявши в праздности,
чуешь неба ворот узость.

далеко за спиной, с севера,
облаков ветер тащит обод.
взор за этим следит рассеянно,
потому что пока молод.

пилигримы небес нижних
трансформируют вид ярко.
облака – изменение ближних.
пробивает до слез – жалко.

кожи лак, за года выцветший,
больно глаз неготовый режет.
как бы дух с оболочки вышедший,
слышит лестниц небес скрежет.

когда за окном выпадает снег
в неприспособленном городе,
находит тоска, и времени бег
прекращается, все замирает в холоде,
наступает локальный минимум
функции жизни, низшая точка,
где стихают все голоса, проступает
в виде локального апокалипсиса.

дома пыхтят отоплением, там
можно побыть в свету и согреться,
и никто не ходит по улицам,
только бы отсидеться,
переждать набухшую темноту.
вокруг проступают скрипы и шорохи, льды
сковывают ту, что была землей,
а теперь это снег, и зверей следы.

в той пустоте себе удивляешься,
становишься жемчужиной, зажатой в створках
квадрата комнаты, стачиваешься, округляешься
весь, и хоть неподатлива форма та,
куда захочешь перекатываешься
с погрешностью на пространство,
свои лета, и возникает потребность
завести собаку или кота.

допустим кот, породы придворной,
то есть, в сущности, неопределенной,
черной-серой окраски, два уха и хвост,
по колено, не выше, максимальный рост,
вальяжно, и даже фривольно везде гуляет,
точит когти о что попало, но
предпочитает корзину, ту
где лежит одеяло.

оккупировав тумбочку у батареи,
лежит царь двора в шкуре своей,
как в ливрее паж
пропускает вперед короля,
он требует того же и от тебя:
еды, игры и отглажки шерсти, недаром
глаз щурится с блеском черным овалом,
сонный комок сливается с одеялом.

в этом спокойствии есть божественное,
от природы что-то
необычайно естественное,
остальное не стоит внимания твоего,
потому как оставь тебя одного,
ты захочешь делать лишь то, что важно,
а, значит, приблизишься к верху даже,
если и шага не ступишь во двор.

в доме теперь нас двое,
независимые герои, в целом,
но, в частности, зависимость —
это привычка, от всего, что тебе
дорого лично, или близко,
и вот слышишь – мяу – да,
ты в правах божества, которое обычно
не слушают, но в нем есть нужда.

и так каждый день, приструнив время,
входишь в ритм, и кот твоей тенью
становится, чтобы быть рядом, когда
ты спишь, болен, весел, здоров, грустишь,
вся моя жизнь выскакивает из-за угла
и желает играть в догонялки,
подвязав себя, как игрушку к палке —
на веревочке белая мышь.

буковки проступают в мозгу булавками,
кот в ней играет своими лапками,
твоя роль в его жизни не больше мыши,
особенно, если кот – это жизнь,
и все свое время, пока ты дышишь,
ты терпишь, пока терпимо,
и ждешь, когда в тебя пустят когти,
и это случится неотвратимо.

было в эти дни такое солнце,
легкая прохлада, как весна.
растворить просторнее оконце,
чтоб пахнуло,
прогудело, пробудило
из-под полога и сна.

ни облачка на небе,
гнать тоску.
люстра россыпью огней
на свет негожа,
а ведь притерпелся
и к такому свету
тоже.

признаки двояки, неразборчивы.
лес цветной, и жизнь почти ясна.
что же ты проспал
и где потерян?
осень за окном, а не весна.

Останься, ты помнишь, когда расстаются?
На улице старой, положим, Арбат,
звучит чей-то шепот, и волосы вьются,
и эхом урчит многогласый набат.

Останься. Пройдем до конца переулки,
с осколками судеб несчетных имен.
Здесь вечность срослась с непрошедшей минутой,
и звон колокольный, как призрачный стон.

Останься, прошу, пусть без ясного лика,
слезами скрепляя границы траншей.
Великая скорбь в мостовых здесь отлита,
под скрип воронков беспросветных ночей.

Останься. Ты знаешь, здесь шарят по душам.
Смотри, чтоб сквозь век эту боль не избыть.
Стихи из огня, звук мелодии – слушай.
Здесь пусто и холодно праведным жить.

Останься… Не можешь? – прощаю. Прощайся.
Прощайся со всеми из наших мирян.
Язык наш запомни, запомни и сжалься
Над садом, проросшим на смерти семян.

Постучалась в мое окно липа,
Радостная, осенняя.
В убранстве ненарочито великом,
Как вестник воскресения.

Маленькая моя форточка,
Жизнь маленьких величин.
Я ли достоин оклика
Шелестом первопричин.

– Мой человек радостный.
Ликом прост и ясен.
Не думай, что день ненастный,
Долг платежом красен.

Весной распускаешься.
Летом горишь.
Осенью улыбаешься.
Зимой молчишь.

Красками дух захватывают
Мягкие полутона.
Веточкой благословляет
На будущее она.