Тамара Величковская - Тамара Величковская

Виноградник возделан худо,
Зарастает травой лоза…
Стало людям доступно чудо:
Ослепляя зрячим глаза,
Оглушая имеющих уши,
Лить рекою братскую кровь,
И калечить живые души
Отнимая у них любовь,
Истощать и губить народы,
Превращать святыню в игру…
Чтоб вино превратилось в воду
На последнем земном пиру.

Становятся листья тише,
В саду ни души, ни звука.
Желудь порой на крышу
Падает с легким стуком.

Стукнет, а сердце екнет, —
Чудится стук уколом,
Так безнадежно мокнет
Астра на стебле голом,

Так безнадежно никнет
Розовым цветом в слякоть,
И не умеет крикнуть,
И не умеет плакать.

Растут два тополя. Они
Живут, как добрые соседи.
Проходят ветреные дни
В неумолкаемой беседе…
Идут минуты, дни, года;
С годами все труднее гнуться.
Растут деревья. Никогда
Они друг друга не коснутся.
Но там, в подземной глубине,
Где не тревожат дровосеки, —
В глубокой тайне, в тишине.
Их корни сплетены навеки.

Ограда запертого сада.
И туча сжатая в кулак.
Ненастный вечер листопада,
Холодный дождь, тоска и мрак.

Бушует ветер злой и хваткий
И воздух им в тиски зажат,
И кажется, что в лихорадке
Деревья темные дрожат.

Все двери меж собою схожи
И словно крепости дома,
Они один другого строже,
Враги им я и дождь и тьма.

И вдруг один, в ночи бездонной,
Возник, откуда ни возьмись,
Листок дрожащий и бездомный
И на плече моем повис…

И показалось утешеньем
Мне в этот безнадежный миг,
Что он доверчивым движеньем
Прильнул, согрелся и затих.

Старый лес тонкостволый, осенний
С недоступно высокой листвой,
Как ты тих — и лишь по воскресеньям
Тайный мир нарушается твой.

Лес намок… на дорожках трясины
Пахнет воздух уже октябрем,
Облетая трепещут осины
И лепечут — мы скоро умрем…

Пахнет прелым листом и грибами
И подъем по тропинке не крут…
Нет, деревья не станут рабами,
Не согнутся. Падут и умрут.

В лесу мороз. А если я щекою
Прижмусь к тебе, замерзшая кора,
В дремотной глуби зимнего покоя,
Ты, может быть, подумаешь: «пора,

Пришла весна…» Потом задремлешь снова
И будешь спать, как должно в феврале,
Но, может быть, средь холода лесного
Ты сон увидишь о моем тепле.

День мелькает серой мышью
Из норы опять в нору.
В сердце странное затишье —
К думам слов не подберу.

Раскатился звездный бисер.
Ни собрать, ни нанизать…
О морозной синей выси
Как словами рассказать?

Там, на лунных каравеллах
Проплывают жемчуга
И планет заиндевелых
Серебрятся берега.

Тайны Бога звезды пишут
Хрусталем по серебру…
Промелькнуло время мышью
И запряталось в нору.

Муза промолвила робко,
Лиру давая мне в дар:
«Хочешь? Возьми на растопку,
Хочешь? — снеси на базар.
Лиру в обрывки газеты
Там положи на весы —
Весит не больше букета,
Меньше куска колбасы…
Только, пожалуй, не пробуй
Лиру на плечи взвалить —
Будет до самого гроба
Тяжкою ношей давить».

Рождая истощается земля
И вот, зерно произрастает плохо…
Оберегай же светлые поля
От сорных трав: крапив, чертополоха.

Приносится случайное зерно
Весенним ветром или пылью звездной,
И вот растет… а может быть оно
От плевел злых, а ты заметишь поздно…

Пускай полей нетронутая гладь
Останется пустынной и суровой
И ждет зерна, в котором благодать,
В котором все — и жизнь, и свет, и Слово.

Сегодня кончилась война…
В глазах людей восторг и влага
И улица пьяным пьяна
От смеха, возгласов и флагов
Колокола зовут, поют,
Толпа снует, спешит куда-то,
Вот папиросы раздают
Американские солдаты,
Вот девушки несут цветы,
Тут поцелуи, там объятья
И переходят все на ты:
В такие дни все люди — братья!
Прекрасна светлая мечта,
Но через день о ней забудут.
Начнутся месть и клевета,
Предательства и самосуды.

Нам хорошо и мы поем.
Над нами солнечное небо
Сегодня на столе моем
Достаточно вина и хлеба.
Цветы сплетаются вокруг,
Не прерывается беседа
И каждый может слово «друг»
Сказать ближайшему соседу…
Но темный взгляд, но резкий жест —
И все меняется сурово.
И вдруг за каждым — черный крест.
И тишина за каждым словом.

У вещей особая душа.
Часть души того, кто их лелеял,
Кто осколки вазы, не спеша,
Терпеливо и любовно клеил,

Кто под вечер бронзовые бра
Зажигал в молчаньи и покое,
Кто любил по блеску серебра
Проводить ласкающей рукою…

И порою о вещах иных
Говорят поблекшие узоры.
Так в глубинах раковин немых
Дремлет шум неведомого моря.

Их мучит беспощадный жгут
И рана свежая от ножниц,
Их для продажи берегут,
Как стройных молодых наложниц.
Быть может, рок их вознесет
На трон, на гроб, к святыням храма —
Но с кратковременных высот
Отбросит в мусорную яму.

От твоих ли слов хороших,
От улыбки ли твоей,
Словно мостик переброшен
Над провалом темных дней.

Словно люди стали лучше
И прекраснее земля,
Словно пал весенний лучик
На озябшие поля…

И опять душа библейски
И евангельски проста —
Сердце — в Канне Галлилейской
Возле самых ног Христа.

Я просыпаюсь… я одна.
Звенят лучи, лучи апреля,
Их заглушает тишина
Немым звучаньем беспределья.

А я живу, и я жива,
Я буду жить, уже мне легче…
Еще слаба, едва, едва
Я шевелю рукой поблекшей.

Прекрасна белая кровать —
Ласкаю взглядом кружева я…
Как сладко пить, как сладко спать,
Как сладко плакать, оживая.

Прилетают ночные гости
На свет свечи желтоватый,
Крылья из темной ваты,
На крыльях — череп и кости.

Много их, ах, как много!
Пачкают серой пылью,
Света хотят их крылья,
Жаждут сердца ожога.

Все не могу понять я
Кто ты, ночное племя?
Что на тебе за бремя,
Чье на тебе проклятье:

К свету тянуться ночью,
Днем забиваясь в щели,
Оставлять у заветной цели,
Лишь обугленных крыльев клочья.