Полная чаша
Цветок с цветком, цветы поют цветам,
Всей силой посылаемых дыханий,
Струей пыльцы, игрой восточных тканей,
Приди, любовь, я все тебе отдам.
И слышно здесь, как пламенеет там,
За гранями, кадильница сгораний,
Жасмины, розы, головни гераней,
Пожары, посвященные звездам.
Пока на дне небес проходят токи,
Певучие ряды, к звезде звезда,
Влюбилась в берег здешняя вода.
Два облика. Они зеленооки.
И слышен вздох: «Тобою счастлив я».
И вторит нежный вздох: «Твоя. Твоя».
Любить – живых учила красногрудка.
Вся серая была она в раю.
Сидела на утесе, на краю.
А мир кругом был смех, и всклик, и шутка.
И думала крылатая малютка:
«О чем они? О чем и я пою?
Любить не нужно все. А лишь мою».
И в этот миг у ней зарделась грудка.
И птичка полетела по кустам.
Тогда впервые заалели розы,
Гвоздики, маки, целый алый храм.
И кровь любовью брызнула к сердцам.
И молния, узор небесной грезы,
Велела быть грозе и лить дождям
Две птички видеть – нежно и досадно.
Их две, так, значит, нет здесь ни одной,
А будет третья, чтоб опять весной
Вдвоем единый лик разрушить жадно.
Когда жь одна – как жалко, безотрадно.
Она в тревоге. Сердце шепчет: «Пой!»
И вот поет, чтоб взятой быть судьбой,
И, здесь пожив, лететь к чужбине стадно.
Люблю я все же более – одну,
Когда она поет, дрожа, тоскуя,
Душа к душе, в желанье поцелуя.
Высокий миг – создать свою струну,
Струить жемчужный дождь, сердца волнуя.
Свой жемчуг лить в чужую глубину.
Природа – прихотливейший творец.
От простоты всегда уходит в сложность.
Ей побеждать желанно невозможность.
Повсюду рассыпать дожди колец.
Нигде не говорит она: Конец.
Чуть сотворит, и тотчас, осторожность
С мечтой слияв, крепит свой храм Всебожность,
Играя миллионами сердец.
По клавишам несчетных ощущений
Бегут персты, легчайшие, чем сон.
Гудит от звезд дрожащих небосклон.
Еще цветов, зверей, и снов, и рдений.
И лестница всемирных расхождений
Растет, а прихоть – строгий здесь закон.
Есть знание вне знанья в существах.
Внушаемость. Открытость вечным чарам.
Мир никогда, живя, не будет старым,
Пока есть сердце, жгучий есть размах.
В животных, в рыбах, в птицах и жуках
Есть власть светится тем цветным пожаром,
Что, рдея, по зеленым льется ярам
И искрится алмазами в снегах.
Соотношенье красок. Здесь не только
Самозащита от зловражьих глаз,
Но просто лад, втекающий в рассказ.
Когда порхает маленькая молька,
Она изображает Смерть и Ночь.
Ты жил? Усни. Ты был? Уйдем же прочь.
Чтоб дух горел в чарующем алмазе
И мысль играла в радугу и гром,
Идут пиры в пространстве мировом,
Различья форм, цветных разнообразий.
Светло лететь по зову звездных связей,
Красиво каплей, чей так мал объем,
Упасть с высот в звенящий водоем.
Быть звуком в убедительном разсказе.
Мне чудится, что, если любим мы,
И милой сердцем ткем наряд венчальный,
В пустыне звезд, как в музыке зеркальной,
В тот час поют всезванные псалмы,
Как здесь снежинки в светлый миг зимы
В душе у нас рождают стих кристальный.
У бронзовки, горячего жука,
Блестящего в дни майского горенья,
Полдневней, чем у майских, власть влюбленья,
И цвет зеленых крыл – как лист цветка.
В нем краска изумруда глубока,
С игрою золотого оттененья.
Здесь Солнцем и Землею завлеченье,
Здесь долгая влюбленность в свет листка.
Сознание гармонии окраски,
Упорно ощущаемое тем,
Кто пламенно живет, хоть с виду нем.
Внушаемость теченьем общей сказки.
Так у детей горят как звезды глазки: –
Ведь дух детей открыт созвездьям всем.
Как исполинский веер, хвост павлина,
С большим числом изящнейших зрачков,
Раскроется как россыпь синих ков,
Чарует как лазурная картина.
Самец, с покорным ликом властелина,
Бросающего множество даров,
Быть красочным еще и вновь готов,
Чтоб породить с царицей дочь и сына.
Но в таинство рождения вступить
Чрез таинство любовного слиянья.
Таинственная чувств и мыслей нить.
Порабощенье волею сиянья.
Созданье красок, грез, и расцветанья,
Чтобы один глоток любви испить.
Есть в очертаньи раковин морских
Извив волны лазурной океана.
Есть отсвет в них огней зари, что рано
И поздно льет в волну жемчужный стих.
В них есть и лунный свет, что нежно тих
И чародеен в час, когда Светлана
Восходить розовата и медвяна,
И ворожит теченье чар густых.
Глубинные – приемлют трепетанья,
Покорно подчиняясь без конца
И раскрывая створки, как сердца.
А в той, что всех открытей пьет влиянье,
Слиянный поцелуй созвучных сил
Себя, как грезу, жемчугом явил.
Над той чертой, где льнет до суши море,
Я видел: в дне сентябрьском пронеслось
Сто тысяч обнимавшихся стрекоз,
Летя попарно в этом дружном хоре.
Как рой счастливых душ вились в просторе.
К закату, выше моря, трав, и рос,
Как будто звал их лучевой откос,
И подчинились нежные, не споря.
До солнца. К тем расплавленным огням.
К рубинам, утопающим в опале.
Неслись. Взнеслись. Растаяли. Пропали.
Летя по лучезарным ступеням
К горнилу зорь. Завлечены багрянцем.
Циклоном огневым. Любовным танцем.
Хранит самец пьянящий дух в мешочке,
И, как цветок, приманивает мух,
Так кабарга-самец для молодух
Таит духи в волшебном пузыречке.
Идет, роняя мускусные точки.
Неволящий, несущий чары дух,
Любовь чрез запах размышляет вслух,
Набат к любви струят кусты и кочки.
Плывет, зовет, звонит и ранит мгла.
Как дождь жемчужный, цвет повис черемух.
Сосна, и та от страсти расцвела.
И там, где орхидеи на изломах
Утесы расцветили, как снега,
В безумном духе любит кабарга.
Влюбленная проходит кабарга,
Средь диких коз колдунья аромата.
Вослед нее пахучая утрата,
Под ней душисты горные луга.
Пьянящий мускус. Смыты берега
Бесстрастия. Любовь здесь будет плата.
И любятся с рассвета до заката.
Но прежде – бой. В любви сразить врага.
Самец самцу противоставит бивни.
Алеют у сильнейшего клыки.
Сперва гроза. Лишь за грозою ливни.
Ждет самка. В мире бродят огоньки.
В одном любовном запахе и рае
Сибирь, Китай, Тибет и Гималаи.
Багряный, нежно-алый, лиловатый,
И белый-белый, словно сон в снегах,
И льющий зори утра в лепестках,
И жаркие лелеющий закаты, –
Пылает мак, различностью богатый,
Будя безумье в пчелах и жуках,
Разлив огня в цветочных берегах,
С пахучей грезой сонно-сладковатой.
Когда же он роняет лепестки,
Ваяет он кувшинчик изумрудный,
Где семя накопляет с властью чудной.
Сны напевать. В тех снах – объем реки.
Дневное – в зыбях, в дали многогудной.
И хмель густой вместил века в цветки.
