камешком
насквозь! 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ПРОЛОГ Я разный
я натруженный и праздный. Я целе
и нецелесообразный. Я весь несовместимый,
неудобный, застенчивый и наглый,
злой и добрый. Я так люблю,
чтоб все перемежалось! И столько всякого во мне перемешалось от запада
и до востока, от зависти
и до восторга! Я знаю - вы мне скажете:
"Где цельность?" О, в этом всем огромная есть ценность! Я вам необходим. Я доверху завален, как сеном молодым машина грузовая. Лечу сквозь голоса, сквозь ветки, свет и щебет, и бабочки
в глаза, и
сено
прет
сквозь щели! Да здравствуют движение и жаркость, и жадность,
торжествующая жадность! Границы мне мешают...
Мне неловк 1000 о не знать Буэнос-Айреса,
Нью-Йорка. Хочу шататься, сколько надо, Лондоном, со всеми говорить
пускай на ломаном. Мальчишкой,
на автобусе повисшим, Хочу проехать утренним Парижем! Хочу искусства разного,
как я! Пусть мне искусство не дает житья и обступает пусть со всех сторон... Да я и так искусством осажден. Я в самом разном сам собой увиден. Мне близки
и Есенин,
и Уитмен, и Мусоргским охваченная сцена, и девственные линии Гогена. Мне нравится
и на коньках кататься, и, черкая пером,
не спать ночей. Мне нравится
в лицо врагу смеяться и женщину нести через ручей. Вгрызаюсь в книги
и дрова таскаю, грущу,
чего-то смутного ищу, и алыми морозными кусками арбуза августовского хрущу. Пою и пью,
не думая о смерти, раскинув руки,
падаю в траву, и если я умру
на белом свете, то я умру от счастья,
что живу. 1955 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * Пора вставать... Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать... Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует подсолнух, покачивая рыжей головой.
Ерошит ветер зябнущую зелень. Туманами покрыта вся река, как будто это на воду присели спустившиеся с неба облака.
И пусть кругом еще ночная тишь, заря с отливом розовым, нездешним скользит по непроснувшимся скворешням, по кромкам свежевыкрашенных крыш.
Пора, пора вглодаться и вглядеться в заждавшуюся жизнь. Все ждет с утра. Пора вставать... С тобой рассталось детство. Пора вставать... Быть молодым пора... 1950 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ПЕВИЦА Маленький занавес поднят. В зале движенье и шум. Ты выступаешь сегодня в кинотеатре "Форум".
Выглядишь раненой птицей, в перышках пули тая. Стать вестибюльной певицей это Победа твоя?
Здесь фронтовые песни слушают невсерьез. Самое страшное, если даже не будет слез.
Хочешь растрогать? Не пробуй... Здесь кинопублика вся с пивом жует бутерброды, ждет, чтоб сеанс начался.
Публика не понимает что ты поешь, почему, и заодно принимает музыку и ветчину.
А на экране фраки, сытых красоток страна, будто победа - враки, или не наша она.
Эти трофейные фильмы свергшиеся, как с небес, так же смотрели умильно дяденьки из СС.
Нас не освободили. Преподнесли урок. В этой войне победили ноги Марики Рокк. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ОЖИДАНИЕ В прохладу волн загнав стада коров мычащих, сгибает стебли трав жара в застывших чащах.
Прогретая гора дымится пылью склонов. Коробится кора у накаленных кленов.
Изнемогли поля, овраги истомились, и солнцу тополя уже сдались на милость.
Но все-таки тверды, сильны и горделивы чего-то ждут сады, и ждут чего-то нивы.
Пусть влага с высоты еще не стала литься, но ждут ее сады, и ею бредят листья.
Пускай повсюду зной, и день томится в зное, но все живет грозой, и дышит все грозою. 1951 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ВАГОН Стоял вагон, видавший виды, где шлаком выложен откос. До буферов травой обвитый, он до колена в насыпь врос. Он домом стал. В нем люди жили. Он долго был для них чужим. Потом привыкли. Печь сложили, чтоб в нем теплее было им. Потом - обойные разводы. Потом - герани на окне. Потом расставили комоды. Потом прикнопили к стене открытки с видами прибоев. Хотели сделать все, чтоб он в геранях их и в их обоях не вспоминал, что он - вагон. Но память к нам неумолима, и он не мог заснуть, когда в огнях, свистках и клочьях дыма летели
мимо
поезда. Дыханье и 1000 х его касалось. Совсем был рядом их маршрут. Они гудели, и казалось они с собой его берут. Но сколько он не тратил силы колес не мог поднять своих. Его земля за них схватила, и лебеда вцепилась в них. А были дни, когда сквозь чащи, сквозь ветер, песни и огни и он летел навстречу счастью, шатая голосом плетни. Теперь не ринуться куда-то. Теперь он с места не сойдет. И неподвижность - как расплата за молодой его полет. 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
МОРЕ "Москва - Сухуми"
мчался через горы. Уже о море
были разговоры. Уже в купе соседнем практиканты оставили
и шахматы
и карты.
Курортники толпились в коридоре, смотрели в окна:
"Вскоре будет море!" Одни,
схватив товарищей за плечи, свои припоминали
с морем встречи. А для меня
в музеях и квартирах оно висело в рамках под стеклом. Его я видел только на картинах и только лишь по книгам знал о нем.
И вновь соседей трогал я рукою, и был в своих вопросах
я упрям: "Скажите,- скоро?..
А оно - какое?" "Да погоди,
сейчас увидишь сам..." И вот - рывок,
и поезд - на просторе, и сразу в мире нету ничего: исчезло все вокруг
и только море, затихло все,
и только шум его... Вдруг вспомнил я:
со мною так же было. Да, это же вот чувство,
но сильней, когда любовь уже звала,
знобила, а я по книгам только знал о ней.
Любовь за невниманье упрекая, я приставал с расспросами к друзьям: "Скажите,- скоро?...
А она - какая?" "Да погоди,
еще узнаешь сам..."
И так же, как сейчас,
в минуты эти, когда от моря стало так сине, исчезло все
и лишь она на свете, затихло все
и лишь слова ее... 1952 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * К добру ты или к худу, решает время пусть. Но лишь с тобой побуду, я хуже становлюсь. Ты мне звонишь нередко, но всякий раз в ответ, как я просил, соседка твердит, что дома нет. А ты меня тревожишь письмом любого дня. Ты пишешь, что не можешь ни часу без меня, что я какой-то странный, что нету больше сил, что Витька Силин пьяный твоей руки просил. Я полон весь то болью, то счастьем, то борьбой... Что делать мне с тобою? Что делать мне с собой?! Смотреть стараюсь трезво на все твои мечты. И как придумать средство, чтоб разлюбила ты? В костюме новом синем, что по заказу сшит, наверно, Витька Силин сейчас к тебе спешит. Он ревностен и стоек. В душе - любовный пыл. Он аспирант-историк и что-то там открыл. Среди весенних лужиц идет он через дождь, а ты его не любишь, а ты его не ждешь, а ты у Эрмитажа" стоишь, ко мне звоня, и знаешь - снова скажут, что дома нет меня. 1953 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
* * * Не разглядывать в лупу эту мелочь и ту, как по летнему лугу, я по жизни иду.
Настежь ворот рубашки, и в тревожных руках все недели
ромашки о семи лепестках.
Ветер сушит мне губы. Я к ромашкам жесток. Замирающе:
"Любит!"говорит лепесток.
Люди, слышите, люди, я счастливый какой! Но спокойно:
"Не любит", возражает другой. 1953 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
ТРЕТИЙ СНЕГ
С. Щипачеву
Смотрели в окна мы, где липы чернели в глубине двора. Вздыхали: снова снег не выпал, а ведь пора ему, пора.
И снег пошел, пошел под вечер. Он, покидая высоту, летел, куда подует ветер, и колебался на лету.
Он был пластинчатый и хрупки 1000 й и сам собою был смущен. Его мы нежно брали в руки и удивлялись: "Где же он?"
Он уверял нас: "Будет, знаю, и настоящий снег у вас. Вы не волнуйтесь - я растаю, не беспокойтесь - я сейчас..."
Был новый снег через неделю. Он не пошел - он повалил. Он забивал глаза метелью, шумел, кружил что было сил.
В своей решимости упрямой хотел добиться торжества, чтоб все решили: он тот самый, что не на день и не на два.
Но, сам себя таким считая, не удержался он и сдал. и если он в руках не таял, то под ногами таять стал.
А мы с тревогою все чаще опять глядели в небосклон: "Когда же будет настоящий? Ведь все же должен быть и он".
И как-то утром, вставши сонно, еще не зная ничего, мы вдруг ступили удивленно, дверь отворивши, на него.
Лежал глубокий он и чистый со всею мягкой простотой. Он был застенчиво-пушистый и был уверенно-густой.
Он лег на землю и на крыши, всех белизною поразив, и был действительно он пышен, и был действительно красив.
Он шел и шел в рассветной гамме под гуд машин и храп коней, и он не таял под ногами, а становился лишь плотней.
Лежал он, свежий и блестящий, и город был им ослеплен. Он был тот самый. Настоящий. Его мы ждали. Выпал он. 1953 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
