Безоблачное июльское утро. Позвонил телефон. Я посмотрел на часы. Без пяти восемь. Кто мог позвонить в это время? Неужели очередной вызов в КГБ? Мало вероятно. Воскресенье. Снял трубку. Приятный женский голос. Радостная интонация. Представилась – Мария. В Киеве. В гостинице на Бульваре Дружбы народов. Первая реакция – удивление. А дальше просто выпал. Мария объяснила, что сегодня вечером возвращается в Кокчетав, что номер в гостинице, который удалось снять чудом, обязана освободить до двенадцати часов, что приехала в Киев специально, чтобы встретиться со мной. Она слёзно просила меня придти к ней немедленно. Постоянное моё настроение, ранний телефонный звонок, вызвавший мысль о КГБ и всё прочее не очень настраивали меня на какое-то неожиданное непонятное свидание. Но вы ведь понимаете, интеллигент, хлюпик. Пошёл. Тем более что это недалеко от моего дома.
В гостинице прошёл мимо свирепо осмотревшей меня дежурной по этажу. Постучав и услышав «Войдите», открыл дверь названного Марией номера. И обомлел. В лёгком коротком цветастом халатике меня встретило очаровательное существо. Тогда в вагоне в своём провинциальном наряде Мария выглядела весьма привлекательной. Но сейчас! Как только я вошел в номер, она бросилась мне на шею, словно это было обычным в наших отношениях. Честно говоря, я растерялся. Не уверен, что был тем самым нежным дедом, который должен был приголубить девочку, лишённую ласки в семье.
Номер на двоих. Кровать Марии и вторая, с неубранной постелью. Мария объяснила, что её сожительница рано утром уехала в аэропорт.
Не буду вдаваться в подробности. В общих чертах. Мария сквозь слёзы поведала, что ещё до начала занятий на четвёртом курсе ей предстоит в Кокчетаве выйти замуж за нелюбимого человека. И вообще нет и не может быть любимого, кроме меня. И… и… и…
Знаете, после того, как я выбрался из клетки, прошло больше двух лет. За это время у меня дважды были случайные связи. Я не блядун. Случайные связи не для меня. Хотелось чего-то основательного, тем более, что через месяц мне должно было стукнуть тридцать шесть лет. Но тут меня обнимала удивительная женщина. И не надо было быть экспертом, чтобы понимать, что куцый халатик, не прикрывающий бёдер невероятной красоты, надет на голое тело. Поверьте мне, я включил все имеющиеся у меня тормоза. Я умирал, но уговаривал её, а в глубине сознания и себя, опомниться. Я объяснял безумность её желания и порыва. Вы говорили тигрица-людоедка. Ну, а я? Тоже животное. Животное оказалось сильнее разумного человека. Я был изумлён, обнаружив, что она девственница. Я проклинал себя. Но что ещё хуже, мы забыли о существовании внешнего мира. А ведь средств предохранения не было ни у неё ни у меня.
В двенадцать часов, совершенно обезумевшие и обессиленные, мы оставили номер и поехали на вокзал. Чемодан оставили в камере хранения и пошли гулять по городу. До вечера, когда уходил её поезд, я показывал Киев, всё самое интересное и самое красивое. Она радовалась, узнавая места, знакомые ей по открыткам. Капиталы мои не позволяли пригласить её в приличный ресторан, и мы перекусывали по-студенчески. Вечером проводил её к поезду. Перед тем, как войти в вагон, Мария обхватила мою шею и сказала «Я так вам благодарна! Этот день на всю жизнь останется для меня самым дорогим. И на всю жизнь я сохраню любовь к вам, единственному». Несмотря на всё происшедшее, Мария продолжала обращаться ко мне на вы.
Вот и всё. А в ноябре случилось чудо: я уехал в Израиль. Дальше вам всё обо мне известно. Так что рассказывать о смене профессии, о женитьбе, о рождении сына, о интересных встречах, о путешествиях с женой нет необходимости. Но вот чего вы не знаете, это именно того, что привело меня сегодня к вам. Господи! Мне так нужен ваш совет!
Месяц тому назад я вылетел в Берлин с нашей делегацией. Рутинная работа переводчика. До этого мы договорились с Гришей, что он прилетит в Амстердам. Мы там встретимся, возьмём напрокат автомобиль и прокатаемся от устья Рейна в Голландии до истоков в Лихтенштейне. У него и у меня есть для этого две недели. Жёны выдали нам увольнительные. Они не могли принять участие в этой поездке. Так мы и сделали.
Проехали уже Мангейм, Карлсруэ. Приближались к южной границе Германии. Времени на музеи оставалось немного. Поэтому во время этой поездки решили ограничить себя в основном архитектурой и пейзажами. Но в относительно небольшом городке почему-то потянуло нас в музей. Собственно говоря, не почему-то, а потому, что встреченный в Кобленце израильтянин настоятельно посоветовал посмотреть в музее этого городка удивительные предметы иудаики.
Со стоянкой не было проблемы. Это не Дюссельдорф и не Кельн. Машину остановили у входа в музей. Вошли. И я умер.
За кассой сидела красивая, почти не изменившаяся Мария. Я замер как соляной столб. Она выскочила из-за стойки и бросилась меня обнимать. Гриша тоже окаменел. Он ведь не имел ни малейшего представления о Марии.
В музее было пусто, ни одного человека. Гриша вспомнил, что должен заправить машину, сказал, что приедет примерно через час.
Мы сели на старый деревянный диванчик. Вероятно, тоже музейный экспонат. Мария взяла мою руку.
Прошло двадцать лет, в течение которых я очень редко вспоминал её. А тут во мне что-то всколыхнулось, вспыхнуло.
Я впитывал каждое слово её рассказа. О том, как на следующей неделе после нашего свидания она вышла замуж. О том, как подруги научили её симулировать девственность. О том, как трудно было кончать институт, имея маленького сына. О рождении дочери. О жизни в Кокчетаве до выезда в Германию шесть лет назад. Мужа, очень хорошего человека, который любил её, она покорно терпела, не переставая любить единственного мужчину, которого Господь подарил ей для любви. Так она сказала. Начиная с середины восьмидесятых годов они понимали, что жить в Казахстане уже не возможно. Для детей они отрывали от себя каждый кусок. И, как только образовалась щель, они протиснулись через неё в Германию. На первых порах было трудновато. Трудновато, если сравнит с нынешней жизнью. В сравнении с Кокчетавом это был просто рай. Муж, инженер-электрик, начал работать простым электриком на стройке. Но уже через год он поднялся почти до инженерного уровня. И тут несчастье: оборвался провод высокого напряжения. Мужа убило на месте. Пенсия вполне обеспечивает её. Но не может же она не работать. Сын учится в университете. Он очень удачный, очень способный и трудолюбивый мальчик. Она не очень представляет себе, что это за появившиеся новые счётные машины, компьютеры. Ещё до поступления в университет, ещё будучи учеником в последнем классе, сын в местном банке был, можно сказать, хозяином этого самого компьютера. Вот и сегодня его пригласили из университета. Что-то не заладилось у них там. С дочкой сложнее. Девочка хорошая. И ученица хорошая. Но очень уж она современная. У неё, шестнадцатилетней, есть бой-френд. Это в шестнадцать лет! Мария смущённо посмотрела на меня и сказала: «Я-то, как вам известно, девственность до замужества потеряла в двадцать один год. Да и то только потому, что хотела отдать её единственному любимому мной человеку».
В этот момент в двери напротив нашего диванчика появился… Доктор, вы не поверите! Хорошо, что я сидел. В двери появился я, студент второго или третьего курса. Однояйцовый двойник того самого студента, каким был я тогда. Хорошо, что борода, седина и всё прочее преобразили меня. Но юноша оглядел меня весьма внимательно. Мария представили меня как старого знакомого по Кокчетаву. Иоганн окончил работу в банке и зашёл попрощаться с мамой перед поездкой в университет.
Когда он ушёл, мы долго молча смотрели друг на друга. Я не выдержал и спросил: «Как на это реагировал твой муж?». «Но ведь он вас не видел. Кроме того, родила я почти точно через девять месяцев после свадьбы».
Я снова замолчал. Я просто не был в состоянии говорить.
Появился Гриша. Оказывается, прошёл не час, а два часа. Я этого не заметил, не ощутил, слушая Марию и рассказывая о себе. Потерял ощущение времени. Гриша, как потом выяснилось, ничего не понимал, но предпочёл прогуляться по городу и не мешать нашему общению.
Ещё в Амстердаме мы запланировали, что в этот день переночуем в Констанце, а на следующее утро отправимся в Швейцарию. Но когда Мария предложила нам переночевать у неё, я вдруг захотел наплевать и на Констанц, и на Рейн в Швейцарии и в Лихтенштейне. И…
Вы знаете, почти за двадцать лет нашей супружеской жизни я ни разу не шмыгнул налево. У меня даже помыслов подобных никогда не было. Но когда Мария сказала, что в её доме есть достаточно места для нас с Гришей, я впервые в жизни просто физически ощутил в себе раздвоение – верность жене и дикое желание остаться у Марии.
Гриша молчал, предоставив мне право выбора. Я поблагодарил Марию. Мы встали, обнялись, расцеловались. Я что-то бормотал о будущих встречах. И вышли к машине.
