«слон протягивает хобот…»
слон протягивает хобот
песнь любовную трубит
а по марсу бродит робот
камни красные дробит
кто прекрасней кто полезней
в плане мира и труда
слон страдает от болезней
а машина никогда
слон съедает пуд бананов
переносит ствол баньянов
а машина пусть без рук
массу данных для наук
но политика не шутка
скороспело не спеши
слон живущий без рассудка
не лишён зато души
да она ещё в зачатке
но в мерцании светил
различает отпечатки
дивной воли высших сил
а компьютер железяка
жук без матери-отца
не умеющий однако
славить господа творца
«всякий русский старик обожествляет женского рода…»
всякий русский старик обожествляет женского рода
славу и жизнь смелость и смерть особенно же любви
в отличие от иноязычных наша природа
ты её извращением быв родинолюб не зови
выскользнет ли из пальцев утеха рязанских акварелистов
или наоборот весна радость для дворников мне
не особо во время оно шумев неистов
отдышаться в бестрепетной тишине
скачивать из сети многозначительные пылинки
щёлкая мышкой является всё ясней
пусть на других а на этом исхоженном сайте линки
совершенно мертвы так и заснешь не забыв о ней
«как я уже писал политика однажды…»
как я уже писал политика однажды
есть выбор непростой огонь духовной жажды
служа честной народ пусть скромно и негромко
получишь тёмное спасибо от потомка
всесильный деятель в просторном кабинете
искусства уважать жалеет о поэте
и на исходе дня визируя бумаги
в очах его бурлят озера дивной влаги
над древней сетунью над бугом каменистым
блаженный кто рождён марксистом-ленинистом
горят его глаза и золотая грива
под ветром ласковым взвивается игриво
«гражданины империи русской…»
гражданины империи русской
изучая кун-фу и у-шу
варят водку с селёдкой закуской
только я подходить не спешу
пусть есенин тоска ножевая
по церквам воспевает сион
я другой предпочту проживая
незначительный свой пенсион
я иной подвергаюсь забаве
полюбил я другой дежавю
пеликана и ласточку славя
но душой ни за что не кривю
слушай неблагодарный читатель
то есть слушатель я никогда
не бывал я щелей конопатель
нет бывало а всё-таки да
ни за что независимый лирик
даже в жельзнодорожном купе
не возжаждет писать панегирик
или оду в угоду толпе
путешествуя разным дорогам
молча слушает шелест дождя
и один голосит перед богом
в потаённую бездну сходя
нынче ветрено и волны
с перехлестом раз два три
хорошо что море солоно
только вслух не говори
тайна даже и для кшатрия
и брахмана что на ты
с буддой сочетание натрия
и солёной кислоты
свет химическая логика
в жизнь предвечную билет
рассыпалась педагогика
на рассвете пленных лет
рассуждай пока из краника
кап да кап светло темно
мирно кончилась ботаника
и черчение заодно
но пускай душа ошпарена
получая рубль на чай
усмехнись расспросы барина
хладнокровно отвечай
«ты думаешь что зря укромный снег лежит…»
ты думаешь что зря укромный снег лежит
на крышах небоскрёб и пограничных хижин
любовный человек немножко инвалид
но кто лишен любви тот вовсе неподвижен
ты полагаешь зря гремит с небес вода
влюблённый океан мешать солёный с пресной
стой время без дождей не стоило б труда
подобно как без церкви день воскресный
лобастый любомудр шар взгромоздит на куб
конструкцию златой венчая пирамидой
и залюбуется улыбкой узких губ
отметив праздник свой не дуйся не завидуй
мыслитель в сущности земельный пароход
чадит его труба и взгляд украдкой светел
а есть участники мятущихся охот
псов взмокших и волков взволнованный свидетель
«когда во гроб его несли…»
когда во гроб его несли
он спал мыслитель всей земли
как некий первобытный атом
и не споткнулся у ворот
где горячительное пьёт
старик в халате волосатом
чужой убыткам и трудам
и лепету прекрасных дам
в каком-нибудь канибадаме
лишённый голоса немой
лишённый зрения не твой
плашмя в полупесчаной яме
валяй несладкого налей
за мусульманский мавзолей
за кирпичей его опрятных
и глинобитных бей до дна
чтобы с изнанки фергана
в узлах верёвочках и пятнах
а что звезда гостит горит
с подругой быстро говорит
льня к полумесяцу кривому
а ночь а персиковый сад
всё позабудут всё простят
не женскому так неживому
«это вещи которые я люблю…»
это вещи которые я люблю
это люди которые я терплю
безразлично в ненависти в любви там
словно алым закатным по облакам
словно кубики с буквами по бокам
потерпевшим греческим алфавитом
за саванной скиф за рекой хазар
а во гробе лазарь я всё сказал
словно чёрных ласточек вереница
я рыдал и мёрзлую землю рыл
уверял мефодия друг кирилл
все просил из копытца воды напиться
отвечал кириллу мефодий друг
научись исцелять наложением рук
утоляя жажду дождём и тучей
аки наш спаситель в святой земле
он бредёт в дремоте и феврале
но латинской грамоте не обучен
хороши челны только вмёрзли в лёд
хороша пчела только горек мёд
для того кто монах небольшого чина
а дорога превратная и долга
за слепым окошком бегут снега
и саднит душа и чадит лучина
«сизый рак в реке трепещет…»
сизый рак в реке трепещет
в ожидании дождя
и на господа клевещет
пальцев в рану не кладя
потому ли бесполезна
вся подводная растит
что федотовская бездна
не обманет не простит
да и правда поле брани
с падший ангел за спиной
переломленный в коране
шаткий мост волосяной
а ещё густой ребенок
земноводное дитя
тащит крылья из пелёнок
лоб ладонью обхватя
и безденежный младенец
всех молекул иждивенец
оснований лёгких князь
содрогается смеясь
«отшумевший личность прыткий…»
отшумевший личность прыткий
посреди дневных забот
шлёт картонные открытки
с днём рожденья новый год
а моя душа решила
клеить марки смысла нет
на столе стоит машина
а в машине интернет
нет не мать земля сырая
не декабрьская заря
завожу прибор с утра я
почту новую смотря
автомат помыл посуду
ведьма чистит помело
электрическое чудо
в быть житейскую вошло
ах не так ли в свист метели
лев толстой писатель граф
слушать радио хотели
дальнобойный телеграф
да вот так глядел на книжки
типографский гутенберг
и на поезд тёзка мышкин
отправляясь в кёнигсберг
всяк живущий не мешая
ни капусте ни ежу
эту технику большая
в близких френдах содержу
я не раб земному хламу
я поэт и не умру
а незваную рекламу
в ящик с мусор уберу
«взираю на сограждан ах вы…»
взираю на сограждан ах вы
персть черновик
куда же смотрит тихий яхве
а он привык
неторопливым приговором
забыв давно
глядит сквозь небо за которым
черным-черно
и потому никто не тронет
не унесут
лишь погребалыцик в грязь уронит
пустой сосуд
и невысокая теплица
воспел солгал
куда опасней чем молиться
чужим богам
отрада вольного улова
весёлый складывать слова
положим за день только слово
бывает за ночь три и два
пусть: мертвоед окаменелый
проморщив в муке ржавый рот
бывает что и жизнью целой
ни хорды не произнесёт
хоть сквозь хрустальну чечевицу
но проморгав и смысла нет
сражался титул очевидца
звёзд обездвиженных планет
жаль homo ludens неразумный
стучись и я к тебе прильну
замоскворецкий зверь беззубный
как ницше воет на луну
и на излёте волчьих трелей
как бы любовное письмо
прочтя спит мачеха творений
земных и видит сны быть мо
«будь я послушником в каком краю арапском…»
будь я послушником в каком краю арапском
назвал бы творчество забавой барской рабским
порывом к воле будь я ленский молодой
над сероглазой айвазовскою водой
красиво думаться о море пред грозою
эвксинских волн бегущих чёрной чередою
с баварской страстию завидовать волнам
борзой стремящимся возлечь к её ногам
спеваются пия калининский и клинский
нет ты не рясофор не тенор мариинский
и дед собаколюб твой трудный слог неплох
но сложно в качестве элегий и эклог
мой тёзка всякий бард в душе есть личность детский
в одной ноге перо в другой кальян турецкий
в одной руке наган в другой бутыль вина
за письменным столом смеркаясь допоздна
а всё-таки томит обрывистым и чистым
рогатый камертон под небом неказистым
и обречённым нет быть может всё же две
и льдина светлая влачится по неве
«Вот рейн поэма про соседа…»
