«Кушнер – один из лучших лирических поэтов XX века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский», – писал Иосиф Бродский. «Поэт жизни во всех ее проявлениях», в своем творчестве он следует традициям «гармонической школы» и акмеизма с его «прекрасной ясностью», вниманием к деталям, оттенкам, мелочам, из которых складывается волнующая полнота человеческой жизни, ее хрупкая, мимолетная красота. Стихи Александра Кушнера отмечены многими литературными премиями, были переведены на другие языки и положены на музыку.
В книге представлены избранные произведения, написанные в разные годы жизни и тщательно отобранные автором для этого издания.
плюнуть, и кисть отложить,
Дворцом соблазниться, пойти на попятный,
Но, кажется, жизнью велит дорожить,
При всех ее трещинах, шрамах и пятнах.
«Небо погаснет не всё и не сразу…»
Небо погаснет не всё и не сразу,
Свет заходящий похож на восход.
Так у Шопена печальную фразу
Вдруг жизнерадостный всплеск перебьет.
Как перемешано всё в этом мире,
Перетасовано – главный урок.
И по трехкомнатной ходишь квартире,
Как по Венеции, – был бы восторг!
Он и бывает, почти не завися
От объективного смысла вещей.
Были бы мысли, счастливые мысли
В блеске закатных последних лучей.
«Искусство и есть продолжение жизни…»
Искусство и есть продолжение жизни,
Но, может быть, в лучшем ее варианте,
Где нас не заденет ни дальний, ни ближний,
И дело не в шляпе, а дело в таланте.
И ты от судьбы не зависишь и рока,
И нету ни горя, ни смерти, ни страха,
А только полночные вихри Ван Гога,
Венера, Даная, Олимпия, маха.
Искусство и есть продолжение леса,
Искусство и есть продолжение моря,
И нет никакого в искусстве прогресса,
А призрак живет и при нас в Эльсиноре.
И музыка учит расстегивать ворот,
И к шелку фиалок склонившись и примул,
Любить эту жизнь появляется повод,
В стихи ее взять появляется стимул.
«Таинственный смысл бытия…»
Таинственный смысл бытия
Меня на мгновенье пронзит,
И тут же почувствую я,
Что мной он счастливый забыт.
И, как ни старайся, – вернуть
Его и присвоить нельзя:
Закрыт к нему наглухо путь,
Дорога, тропинка, стезя.
В какую просунуться щель,
Завесу убрать и туман,
Ни куст не подскажет, ни ель,
Тем более – стол и диван.
Ни просьба, ни клятва, ни лесть
Его не смягчат: произвол
И прихоть… И все-таки есть,
И в сердце меня уколол!
«У меня под рукой становились стихами…»
У меня под рукой становились стихами
И вино, и вода, и гора с облаками,
Подражавшими в плотности этой горе,
И Афины с забытыми ими богами,
И запущенный клен в петербургском дворе.
У меня под рукой тишина оживала,
Как волшебная флейта, – ни много ни мало!
У меня под рукой серебрилась сирень,
И привычная комната приобретала
Блеск дворцовый, особенно в солнечный день.
И любовь с ее счастьем и горечью тоже,
И Нева с неотрывно глядящим прохожим
На волненье ее, – заслужил я покой,
И живая строка, ни на чью не похожа,
Возникала в стихах у меня под рукой.
Осенний театр – это лучший на свете
Театр, я люблю декорации эти,
Трагедию ивы и клена люблю,
И тополь как будто играет в «Макбете»,
И дубу сочувствую, как королю.
И ярко, и горько, и пышно, и сыро.
В саду замечательно ставят Шекспира,
С каким замедлением падает лист,
Как будто вобрал в себя боль всего мира,
И я на дорожке стою, как статист.
Английский театр приезжал на гастроли,
Давно это было, работал я в школе,
Волненье свое не забыл до сих пор.
Но сад, что ни год, те же самые роли
Играет не хуже, великий актер!
И каждую осень печальное чувство,
Счастливое чувство большого искусства
Меня посещает в преддверье зимы.
Да, холодно будет, и снежно, и пусто,
Но дивное зрелище видели мы!
«Плевать на жизнь, – шотландская принцесса…»
Плевать на жизнь, – шотландская принцесса
Сказала, умирая в девятнадцать
Лет, – что ей смерти плотная завеса,
Готовая упасть и не подняться,
И что ей море в пасмурных барашках,
И что ей лес еловый и охота?
Ее душа – не наша замарашка,
А точный слепок с птичьего полета!
А может быть, в ее средневековье
Другая жизнь за гробом проступала,
Как тот ларец за шторкой, в изголовье,
В котором драгоценности держала?
Или в ней было что-то от повесы
И мудреца, философа-гуляки,
Каких Шекспир вставлял частенько в пьесы
И убивал в пылу кинжальной драки?
«Великий Август, бурю претерпев…»
Великий Август, бурю претерпев
На море, не сумел сдержать свой гнев
И статую велел убрать Нептуна.
Не навсегда, на время, дабы тот
Одумался – и впредь по глади вод
Шла ровно императорская шхуна.
Бог должен быть благоразумен. Пусть
Заучит римский кодекс наизусть:
Пора бы знать, чего нельзя, что можно.
Попутный ветер, парус надувай!
Вот и Овидий сослан на Дунай,
Он тоже вел себя неосторожно.
«А вчера на дороге лесной…»
А вчера на дороге лесной
Двое всадников – он и она —
Мимо нас проскакали, какой
Странный случай – и что-то от сна
Было в нем или мифа, вослед
Мы смотрели им долго, они
Предъявили нам то, чего нет
В наши трезвые, ровные дни.
Человек на коне страшноват
И высок и на нас не похож.
Взяли где-то коней напрокат,
И вогнали нас чуть ли не в дрожь
Конский пот, конский топ, сапоги,
Стремена, – и под сенью лесной
Понял я,
