У нее все свое
У нее все свое, и белье, и жилье.
Ну, а я ангажирую угол у тети.
Для нее все свободное время мое,
На нее я гляжу из окна, что напротив.
У нее каждый вечер не гаснет окно,
И вчера мне лифтер рассказал за полбанки,
Что у нее два знакомых артиста кино
И один популярный артист из Таганки.
И пока у меня в ихнем ЖЭК-е рука,
Про нее я узнал очень много нюансов:
Что у нее старший брат — футболист «Спартака»,
А отец — референт в министерстве финансов.
Я скажу, что всегда на футболы хожу,
На «Спартак», и слова восхищенья о брате.
Я скажу, что с министром финансов дружу
И что сам, как любитель,
играю во МХАТ-е.
У нее, у нее на окошке герань,
У нее, у нее занавески в разводах.
А у меня, у меня на окне ни хрена,
Только пыль, только старая пыль на комодах.
У меня запой от одиночества
У меня запой от одиночества,
По ночам я слышу голоса,
Слышу вдруг зовут меня по отчеству,
Глянул — черт, вот это чудеса!
Черт мне корчил рожи и моргал,
А я ему тихонечко сказал:
«Я, брат, коньяком напился вот уж как,
Но ты, наверно, пьешь денатурат,
Слушай, черт, чертяга, чертик, чертушка,
Сядь со мной, я буду очень рад.
Да неужели, черт возьми, ты трус
Слезь с плеча, а то перекрещусь».
Черт сказал, что он знаком с Борисовым,
Это наш запойный управдом.
Черт за обе щеки хлеб уписывал,
Брезговать не стал и коньяком.
Кончился коньяк: не пропадем,
Съездим к трем вокзалам и возьмем.
Я устал, к вокзалам черт мой съездил сам,
Просыпаюсь, снова он — боюсь,
Или он по-новой мне пригрезился,
Или это я ему кажусь.
Черт опять ругнулся, а потом
Целоваться лез, вилял хвостом.
Насмеялся я над ним до коликов
И спросил: «А как там у вас в аду
Отношение к нашим алкоголикам,
Говорят, их жарят на спирту?»
Черт опять ругнулся и сказал:
«Да там не тот товарищ правит бал».
Все кончилось, светлее стало в комнате,
Черта я хотел опохмелять,
Но растворился он, как будто в омуте,
Я все жду, когда придет опять.
Я не то, чтоб чекнутый какой,
Но лучше с чертом, чем с самим собой.
Чужие карбонарии, закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия на лад или борьбу,
А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я по дереву скребу.
Корячусь я на гвоздике, но не меняю позы,
Кругом жуки-навозники и мелкие стрекозы,
По детству мне знакомые, ловил я их, копал,
Давил. Но в насекомые я сам теперь попал.
Под всеми экспонатами эмалевые планочки.
Все строго по-научному, указан класс и вид.
Я с этими ребятами лежал в стеклянной баночке,
Дрались мы, это к лучшему, узнал, кто ядовит.
Я представляю мысленно себя в большой постели,
Но подо мной написано: «Невиданный доселе».
Я гомо был читающий, я сапиенсом был,
Мой класс млекопитающий, а вид уже забыл.
В лицо ль мне дуло, в спину ли, в бушлате или робе я,
Стремился кровью крашенной обратно к шалашу,
И на тебе, задвинули в наглядные пособия,
Я злой и ошарашенный на стеночке вишу.
Оформлен как на выданье, стыжусь, как ученица,
Жужжат шмели солидные, что надо подчиниться.
А бабочки хихикают на странный экспонат,
Сороконожки хмыкают и куколки язвят.
Ко мне с опаской движутся мои собратья прежние,
Двуногие, разумные, два пишут — три в уме,
Они пропишут ижицу, глаза у них не нежные,
Один брезгливо ткнул в меня и вывел резюме:
С ним не были налажены контакты и не ждем их,
Вот потому он, граждане, лежит у насекомых.
Мышленье в нем неразвито, и вечно с ним ЧП,
А здесь он может разве что вертеться на пупе.
Берут они не круто ли? Меня нашли не в поле,
Ошибка это глупая, увидится изъян.
Накажут тех, кто слушали, прикажут, чтоб откнопили,
И попаду в подгруппу я хотя бы обезьян.
Но не ошибка-акция свершилась надо мною,
Чтоб начал пресмыкаться я вниз пузом, вверх спиною,
Вот и лежу расхристанный, разыгранный вничью,
Намеренно причисленный к ползучему жучью.
А может, все проветрится и солнцем приправится?
В конце концов, ведь досточка не плаха, говорят.
Все слюбится да стерпится, мне даже стала нравиться
Молоденькая осочка и кокон-шелкопряд.
А мне приятно с осами, от них не пахнет псиной.
Средь них бывают особи и с талией осиной,
Да, кстати, вон из кокона родится что-нибудь
Такое, что и с локоном и что имеет грудь
Червяк со мной не кланялся, а оводы со слепнями
Питают отвращение к навозной ковырьбе.
Чванливые созданьица довольствуются сплетнями,
А мне нужны общения с подобными себе.
Пригрел сверчка-дистрофика — блоха сболтнула, гнида,
И, глядь, два тертых клопика из третьего подвида,
Сверчок полузадушенный в пол-силы свиристел,
Но за покой нарушенный на два гвоздочка сел.
Паук на мозг мой зарится, клопы кишат, нет роздыха,
Невестой хороводится красивая оса,
Пусть что-нибудь заварится, а там хоть на три гвоздика,
А с трех гвоздей, как водится, дорога в небеса.
В мозгу моем нахмуренном страх льется по морщинам,
Мне станет шершень шурином, а что мне станет сыном?
А не желаю, право же, чтоб трутень был мне тесть,
Пора уже, пора уже напрячься и воскресть.
Когда в живых нас тыкали булавочками тонкими,
Махали пчелы крыльями, пищали муравьи,
Мы вместе горе мыкали, все проткнуты иголками,
Забудем же, кем были мы, товарищи мои.
Заносчивый немного я, но в горле горечь комом.
Поймите, я, да многие попали к насекомым,
Но кто спасет нас, выручит, кто снимет нас с доски?
За мною, прочь со шпилечек сограждане-жуки.
И как всегда в истории, мы разом спины выгнули,
Хоть осы и гундосили, но кто силен — тот прав,
Мы с нашей территории клопов сначала выгнали,
И паучишек сбросили за старый книжный шкаф.
У них в мозгу не вяжется, зато у нас все дома,
И пожелают, кажется уже не насекомо.
А я — я нежусь в ванночке, без всяких там обид,
Жаль над моею баночкой другой уже прибит.
Я был и слаб, и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И, словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери,
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
Но властно дернулась рука
Лежать лицом к стене,
И вот мне стали мять бока
На липком тапчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что- то на меня завел
Похожее на дело.
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро
Как екнуло мое нутро,
И кровью каркало перо
В невинную бумагу.
В полубреду, в полууглу
Разделся донага,
В углу готовила иглу
Мне старая карга,
И от корней волос до пят
По телу ужас плелся,
А вдруг уколом усыпят,
Чтоб сонный раскололся.
Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечья мне стянул жгутом,
И крови ток прервал,
Я было взвизгнул, но замолк,
Сухие губы на замок,
А он кряхтел, кривил замок
И в залу ликовал.
Он в раж вошел, в знакомый раж,
Но я как заору,
Чего строчишь, а ну, покажь
Секретную муру.
Подручный, бывший психопат,
Связал мои запястья,
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.
Я терт, я бит и нравом крут,
Могу в разнос, могу в раскрут,
Но тут смирят, и тут уймут,
Я никну и скучаю,
Лежу я, голый как сокол,
А главный шмыг, да шмыг за стол,
И что-то пишет в протокол,
Хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь,
Ослаб я и устал,
Ведь скоро пятки будут жечь,
Чтоб я захохотал,
Держусь на нерве, начеку,
Но чувствую отвратно,
Мне в горло сунули кишку,
Я выплюнул обратно.
Я взят в тиски, я в клещи взят,
По мне елозят, егозят.
Все вызвать, выведать хотят,
Все пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изотрут,
Ужмут, не прополощут.
Дыши, дыши поглубже ртом,
Да выдохни — умрешь.
У вас тут выдохни — потом
Навряд ли и вдохнешь.
Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: ну порядки,
У вас, ребятки, не пройдет
Играть со мною в прятки.
Убрали свет и дали газ
Там каша какая-то зажглась,
И гноем брызнула из глаз,
И булькнула трахея,
Он стервенел, входил в экстаз,
Приволокли зачем-то таз.
Я видел это как-то раз,
Фильм в качестве трофея.
Ко мне заходят со спины
И делают укол,
Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол.
Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался,
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.
Но тут же затянули жгут,
И вижу я, спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут,
А я гадаю, старый шут,
Когда же раскаленный прут,
Сейчас или потом?
Шабаш кадился и лысел,
Пот лился горячо,
Раздался звон, и ворон сел
На белое плечо,
И ворон крикнул: «Nеvеr моrе!»
Проворен он и прыток,
Напоминает: прямо в морг
Выходит зал для пыток.
Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
«Эй, за прострастный ваш допрос
Придется отвечать
Вы, как вас там по именам,
Вернулись к старым временам,
Но протокол допроса нам
Обязаны давать».
Я через плечо кошу
На писанину ту,
Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту.
Но чья-то желтая спина
Ответила бесстрастно:
«Тут ваша подпись не нужна,
Нам без нее все ясно».
Сестренка, милая, не трусь,
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал.
Скажите всем, кого я знал,
Я им остался братом.
Он молвил, подведя черту:
Читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту,
А там одна латынь,
В глазах круги, в мозгу нули,
Проклятый страх, исчезни
Они же, просто, завели
Историю болезни.
