мы или невесты —
плевать, умирать мы шли.
Ненарядное, рядное лето,
ненаглядные: лето, зима,
лишь весна стороною где-то
мимо нас, несчастных, прошла.
Раз и два — шагаем смело!
Дружно ли? Не в этом дело,
ищем, ищем на пути
знаки в виде бересты.
Виноваты ль мы, невинны —
не гадаем. Из осины
колья чешем и втыкаем,
а куда втыкаем — знаем!
Знаем даже почему
на любовь и на еду
много времени не надо:
ведь планетища брюхата
непокорной головой
вовсе, вовсе не одной,
а двумя-тремя — не боле.
Не ходите вы на волю,
делать нечего вам там:
бересту ходить, считать.
Вот и все. Походы наши:
от любви к родне да к каше.
А в пути, опять же, колья
из осины. Ну доколе?
Девочки злодейки нам не интересны
Женские привязанности
разные бывают:
девушки-политики
в пушечки играют,
играют и рады.
Видно, им так надо,
ведь у них ватрушки —
пушки да снаряды.
Не рисуй картины,
нам таких не надо!
Вы поэты, тоже
свое дело бросьте:
напишите повесть
о женской тихой злости.
Иль давайте лучше
в гости сходим к бабе:
— Здравствуй, дева, здравствуй,
мы к тебе с наградой!
— Здравствуйте, ребятки, —
тихо я сказала. —
Вы пошли бы к чёрту,
вас к себе не звала!
Видно, мне так надо —
песни и сомненья,
под луной широкой
самопостроенья:
ать-два левой, девка,
ходи около дома.
Видишь пленным солнце?
Значит, замуж скоро.
Женские привязанности:
кошки да матрёшки.
Женские обязанности:
мужа ждать в окошко,
а не шастать полем
и не бегать лесом.
Девочки-злодейки
нам не интересны!
Недошедшему память
Они всегда одиноки,
они всегда голодны,
эти воины света,
победившие воинов тьмы.
Всё, мы больше не будем
участвовать в войнах гадких.
— Уходим, уходим отсюда, —
горько шептали ребятки.
Наверно, неверное войско
неверный выбрало путь:
в тех сердцах стучалось: «Ошибка!»
А этим надо свернуть
свои сердца на замочки
и вернуться домой,
ведь дома сыны и дочки
и стих окровавленный мой.
Домашние командиры,
домашний и свет луны.
Где ж вы долго так были?
«Мы к дому так трудно шли».
А недошедшему память.
Пришедшему снова в бой!
Как долго мы будем плакать
над тобою и мной?
Наши мальчики
Наши мальчики умирают
и рождаются вновь.
Наши мальчики твёрдо знают:
мир не спасёт любовь.
Наши мальчики не играют,
наши мальчики не поют,
наши мальчики погибают,
нет не с нами, не тут.
Проходило былое былью,
улетало лётное вдаль…
Сколько мальчиков наших было
тут убито? Не помню. Жаль.
Жизнь, как марево
Никогда никого не любила.
Кашу пшённую детям варила
и приговаривала:
— Малая жизнь, как марево;
большая жизнь, как бельмо;
когда-нибудь встречу его;
варись, варись, моя каша.
Без любви хороша я. Наша
доля — скорее неволя;
наша доля — запрет, не боле.
Наша правда — чужая неправда.
Наши вещи — топор и клещи:
порубаю и выстрою племя
от семени нелюбимого. Время
досталось такое сегодня.
Злая, голодная я, в исподнем
выходила на бой и билась:
кого убила, в того и влюбилась.
Вот так поздно влюбилась, значит.
Он не плачет — герои не плачут.
И я плакать совсем не умею.
Никого никогда не согрею,
никому не скажу: «Любимый!»
Мимо стреляет, мимо
стрела молодого Амура.
Не жду ничего. Я дура.
А завтра весь мир войной
Ощущение войн повисло,
ведь люди не дураки:
числа считают, числа
до ядерной той войны.
Числа считая, числа
застыли на наших губах:
день-деньской, день коромысло,
день мужнин, день жён, день впотьмах.
Часы с кукушкой на стенке,
сегодня блины горой,
и дети на переменке,
а завтра весь мир — войной!
Я одна об этом писала,
лишь я твердила о том:
очень сильно я сожалела,
что планета Земля — мой дом.
Дочь спрашивает о войне
— Зачем война?
— Просто так.
— Зачем смерть?
— Да вот так.
— Почему ни папы, ни мамы?
Какими бесчувственными голосами
мы отвечаем детям,
насмотревшись на смерти,
намаявшися в быту.
Где холод, где жар… не пойму!
— Знаешь, дочь, — сказала я очень устало.—
Хочу, чтобы смерть и меня прибрала,
но она все никак не приходит,
хотя, вроде бы, рядом ходит.
Дочь равнодушно плечами пожала.
А у того ребёнка, что хочет маму,
мамы не будет больше.
И кому от этого горче?
Усталыми, чёрствыми голосами
мы мёртвых своих провожали
и складывали в ряды.
Милосердие не подходи!
А после высохшими губами:
— Всё пройдёт, — своим детям шептали.
Детям, погибшим в терактах, посвящается
Из сгоревших школ выходили дети
и улетали в небо…
Вслед не смотрел им даже
никто на земле живущих.
И не стихи это вовсе,
а стихи попозже сложатся,
когда мы об этом забудем,
видимо, уже завтра.
Дети Донбасса, Беслана,
Сирии и Пакистана.
Дети в круговороте
людской военной заботы:
как бы побольше детей
узнали запах смертей!
А дети, не различая
запаха мамы от запаха края —
запаха края родного,
дети в ужасе, они не готовы
взять автомат и погибнуть
за Родину, им не видно
границ, разграниченных нефтью.
Но и дети вдруг понимают: за смертью
очередь очень большая —
от края родного до края
солнечного луча.
Ну всё. Вот и жизнь прошла.
Где-то в другом столетии
сложатся междометием
новые детские жизни.
Стих написан. Во времени вечном повисни.
Вот девочка снайпер, глядите
Почему дети не работают испытателями,
лётчиками и спасателями?
Зачем детворе игрушки:
куклы, машинки, хлопушки?
Раздайте деткам оружие,
ведь что-нибудь да получится,
и на войну их пустите.
Вот девочка снайпер, глядите…
Смотрели люди спокойно:
— Нет, глазам не мозольно.
На пушки и автоматики
мы столько сил, средств потратили!
Когда ружья малышам дарим,
пластмассу плавим и плавим.
Компьютерные, говоришь, войны?
Это совсем не больно,
это вовсе не страшно,
когда противник бумажный.
Плакала, плакала, плакала душа.
Самая прекрасная доченька росла,
росла такая холодная,
чёрствая, не голодная:
лучшие у неё родители,
лучшая школа в Питере
и лучшие мыльные пузыри.
Собирай их, отец, храни:
когда-нибудь пригодятся —
в настоящих врагов кидаться!
Три воина и я
Воин Светлый. Воин Тёмный.
Не был ты со мною тёплый
воин Светлый того дня —
это ты сошёл с ума.
А сошёл с ума, держись
за свою же, слышишь, жизнь:
не пропащая она,
просто как-то так прошла.
Вот сижу, перебираю:
воин Светлый (не мечтаю),
воин Тёмный
будет мёртвый,
и я одна. Я одна готова биться
даже с
