Меньше, чем прежде, Петр Павлычу спится,
Хуже гораздо его аппетит;
Ночью слоняется, днем же ложится
Навзничь в кровать и часами лежит.
После обоих тяжелых решений
И напряженья всех нравственных сил,
Быстрых, совсем непривычных хождений
Точно он крылья свои опустил!
Точно он будто о что-то расшибся!
Думал – шел в двери, а вышло – стена!
В способе, значит, в дороге ошибся...
Видно, другая дорога нужна...
Ларчик жены, как червяк, его гложет!
Должен он, должен тот ларчик достать!
Ларчик железный, и сгнить он не может;
Кой-что узнает, чтоб сына искать...
Сына найдет! Будет холить родного...
Как же за сына-то мать не простить?!
Чувство любви этой ярко и ново —
Стало в сознаньи Зубкова светить!
Звучно часы над стеною стучали;
Маятник шел... словно чьи-то шаги...
С ними и он уходил... и шагали
Разных неясных видений круги...
Люди какие-то! Головы – цифры!
Мамки! У мамок ларцы на руках!
Буквы «Ф. Ф.» разбегаются в шифры...
И Поседенский на тощих ногах!
Войско монахов... Они голубые...
И, высоко, как хоругвь несена,
Блещет алмазами звезд панагия!
Но богородица – где же она?
Знать, убежала с монашеской груди!
Ты трепетала так нервно на ней!
Где ж ты, блаженная! «Я не у судей,
Я у простых, у судимых людей!..»
Идут часы, продолжают беседу
И объясненья виденьям дают!..
Мчится Зубков по какому-то следу,
Словно куда-то упорно зовут...
Вот и жена! Очи тяжко закрылись!
Сына за ручку ведет! Мальчик мой!
Как же волосики светлые сбились...
Где ты? Скажи, отзовися, родной?!
Где? Открывает покойница очи!
Взгляд так мучительно, кротко правдив,
Сколько в нем долгой тоски, долгой ночи...
Жив этот взгляд ее или не жив?
Вдруг! Треск и грохот с убийственным воем!
Все заскакало... Виденья чудят...
Полдень... Часы разрешаются боем,
Грузные гири, спускаясь, шипят!
Буря проходит, и тишь наступает...
Песенка чья-то советы дает,
Песенка эта так мило болтает,
Очень разумна и вовсе не лжет:
Тики-так, тики-так!
Ох, чиновник, ты чудак!
Не лежи, брат, не ленись,
Будь бодрее, окрылись!
Не дают – так сам бери!
Но до света, до зари,
Чтоб заря та, заблестя,
Ларчик твой озолотя,
Раньше срока не пришла,
Людям выдать не могла!
Значит, могилу разрыть? Преступленье?
Но, если так уж судьбой решено,
Надо, чтоб толк был в работе, терпенье,
Надо как следует сделать, умно.
Ты до лопаты и в жизнь не касался,
Разве что в детстве по лужам копал,
В воду кораблик бумажный пускался,
Сам ты, нагнувшись, его поддувал.
Начал Петр Павлыч к могиле являться!
Горе-задача ему задалась...
Там, на Смоленском, где плотно толпятся
Тьмы мелких крестиков, будто роясь;
Где в мягкой почве к земле наклонились,
Будто бы клюя с могилок зерно!
Где, что ни день, слезы на землю лились,
Вечную память поют так давно;
Где столько лет неплатящих спускали
В землю; где очень немного имен
Похороненных на доски вписали;
Где, по соседству, отдел отведен
Самоубийцам, а подле зарыты
В поле преступники, что казнены
И, по приказу, как следует скрыты, —
Там почивали останки жены.
Подле канавки с водой красноватой,
С ярью железистой, с слизью по дну,
Пара березок с листвой кудреватой
Лезла, как только могла, в вышину,
Чтобы из этой юдоли тяжелой
Старого кладбища выбраться вон!
Грустный характер судьбы невеселой
Нами на кладбищах запечатлен!
И уж в каких суетах небывалых
Кладбища эти в движенье придут,
В час пробужденья, когда залежалых,
В час воскресенья, вставать позовут?!
Ходит Петр Павлович и изучает:
Как глубоко опускают гробы?
Многих едва на аршин покрывают;
Часто соседних могилок горбы
К вырытым ямам подходят краями!
Значит: копнуть ему раз или два —
Тут и откроется гроб под ногами,
Травкой и мохом прикрытый едва.
Ну а жена подле самой канавки!
Если в канавке начать, да от дна?
Тотчас наткнешься – не надо и справки,
Тут и окажется – будет жена.
Всех их кладут головами к востоку;
Значит, тут ноги! А ларчик в ногах!
Здесь надо рыть мне, у дерева, сбоку!
Может, под деревом, в самых корнях?
Но ведь не рыться же просто руками!
Если с лопатой прийти!– не идет, —
Встретишься, сцепишься со сторожами,
Спросят: зачем? Любопытный народ.
Ну, да лопат тут имеется много...
Знаю места, где их кучей кладут!
Только чтоб вдруг не случилась тревога,
Если одной из лопат не найдут!
Вот что я сделаю, вот как устрою:
Я, коль удастся, одну приберу,
Подле могилы в канавке зарою...
Станут искать на заре, поутру,
Через неделю о ней позабудут,
Скажут: пропала, не ведают как!
Наговорившись – другую добудут...
Да, несомненно, и быть тому так.
Сказано – сделано! Скрыта лопата.
Надобно только скорее решить,
В ночь или с вечера? В ночь темновато,
Но – тем труднее замеченным быть.
Разве сегодня? Зубков улыбнулся!
Право, подумал он, точно спьяна
Брякнул такое! А нет, так рехнулся, —
Да ведь сегодня на небе луна!..
И, порешив ожидать новолунья,
Стал он раздумывать: как бы помочь
Горю другому: кухарка-болтунья,
А ведь уйти-то ему на всю ночь?!
День он подумал, другой поразмыслил:
Дачу он, видите, дачу наймет,
Все он предвидел, и все он расчислил,
Как Пелагею отправить вперед.
Дачу наметил он за Колтовскою,
За сорок за три рубля сговорил,
Дал и задаток нескудной рукою
И Пелагее о том сообщил.
«Мне, Пелагеюшка, видишь, большое
Место выходит; да только. не там,
Где обещал мне директор! Другое!» —
«Счастье вам, батюшка, видно, к местам!» —
«Только тут нужно сначала подспорье;
Новый начальник, он барин большой;
Дача своя у него, там на взморье,
Ну и живет он в ней, за Колтовской». —
«Значит, к нему вы все время ходили?» —
«Как же, к нему. Надо чаще бывать:
Вот если б подле, сказал он, мы жили,
Можно бы скоро дела-то решать...
Я и сыскал, Пелагеюшка, дачу!» —
«Kaк же, Петр Павлыч, а дом-то куда?» —
«Только на лето... Я больше истрачу,
Ежели ездить туда да сюда!» —
«Значит, Петр Павлыч, начальник-то новый
Подле нас будет?»-»Да, с версту их дом;
Дом их большущий, подъезд в нем дубовый;
Сад, обведенный решеткой кругом!
Лестница – мрамор! Везде позолоты !
А по шкапам все дела да дела...» —
«Tp-то лакеям, Петр Павлыч, работы?» —
«Всяким лакеям там нет и числа!
Стены-то все под чудными коврами...»
Долго кухарке Петр Павлович лгал,
Слушал себя! Для уборки с вещами
Времени только неделю ей дал.
«Ты, значит, к ночи там будешь с вещами;
Я же останусь в дому, приберу,
Позапираю замки все ключами,
Да и приеду к тебе поутру...»
День наступил. Он с утра облаками
Небо завесил, дождем окропил.
Взяв ломового, Петр Павлыч с вещами
Бабу отправил и в церковь сходил.
В пятом часу на кладбище явился.
Мог бы, конечно, он позже прийти...
Ну да уж если на дело решился —
Лучше, как сделаешь больше пути;
Чтоб затруднительней было вернуться,
Лучше подальше вперед забежать,
В самое дело войти, окунуться!
А окунулся – так надо всплывать!
Небо прояснилось, взморье сияло!
Реяли бабочки между крестов!
Несколько сразу повсюду мелькало
В траурных ризах служивших попов.
Где панихиду они голосили,
Где совершали они литию;
Бабы какие-то искренно выли,
Сыпали вдоль по могилкам кутью!
Черные ризы, блестя галунами,
Двигались медленно в яркой пыли,
В полной вражде с голубыми тонами
Светлой окраски небес и земли.
Вот и исчезли они! Вот уходят
Люди с могилок; пошли по домам!
Солнце садится, румянец разводит
По оперившим закат облакам...
Первая звездочка чуть проглянула;
Нехотя, – но потемнел небосклон!
Кладбище тяжким туманом дохнуло,
Сон, снизойдя, опустился на сон!
Так стали густы, белы испаренья,
Что хоть рукою туман зачерпнуть!
Крестики всплыли поверх наводненья,
Близки к тому, чтоб совсем потонуть!
Точно земля из-под них уплывала,
Кладбище шло, уносилось вперед
И, уползая, в пары обращало
Весь этот спящий, безличный народ!
Все эти страсти, мученья, печали
Молча, без обликов, тучей густой,
Морем молочным из недр проступали
И уплывали в прохладе ночной...
Щелк!.. То лопата по камню скользнула,
В рыхную землю глубоко прошла;
Дерево вплоть до вершины качнула,
Ближние корни его порвала!
Темные листики дрожью дрожали,
В мертвом тумане в смятенье пришли...
Мертвые, те, что под деревом спали,
Так раскачать их никак не могли!
Нет! Тут живой человек замешался,
В этой юдоли молчанья и cнa!
Вслед за ударом удар раздавался...
Малость еще, тут и будет жена...
Гробокопатель с лопатою слился,
Точно все нервы в лопату прошли...
Цепкою мыслью в железо внедрился !
Видел железом в потемках земли!
Точно ему из могилы светилось...
Острый, пунцовый огонь проступал...
Вдруг, ему кажется, будто спустилось
Что-то к нему на плечо... Он припал...
И не шевелится... Слух напрягая,
Скорчился... трепетно дышит старик...
Ну уж явись кто в ту пору, мешая,
Он бы схватился с ним, страшен и дик...
Он бы убил, если б что!.. Все молчало!
Кладбище шло, уносилось вперед
И, уползая, в пары обращало
Весь свой покорный, безмолвный народ...
Колокол где-то ударил! Скатилась
Подле земля с свежей кучи долой...
Ну, за работу! Работа спорилась...
Вон он, костей догнивающих слой!
Бурые кости местами торчали...
Сбиты и спутаны, как ни взгляни...
В это-то время с небес запылали
Дальней зари золотые огни!
Точно испуганы и озабочены
Тем что: зачем их на свет извлекли,
Кости, по темной земле раззолочены,
Пурпуром ярким в ответ зацвели!
Розовый день широко занимался,
Теплым румянцем туман наливал, —
Будто туман мертвецом притворялся,
Будто он бледным совсем не бывал!
Капли росы зацвели, что рубины, —
Утренним солнцем кругом зажжены,
В травах, на листьях берез и рябины
И – на бессвязных останках жены!
Стала работа... Прервалось движенье;
Ларчика нет! Да и как ему быть?
Кости? Да что же костям-то? Прощенье!
Спи, дорогая! Скорее зарыть...
Раз еще видел тебя! .. Заровнявши
Землю; засыпав лопату землей,
Моху, чтоб след затереть, набросавши,
Двинулся быстро Петр Павлыч домой!..
Вышел задами к каким-то амбарам...
На Колтовской Пелагея ждала
И с кулебякою, и с самоваром...
Да, было дело – да ночь унесла!..
