class="v">Чтоб ходить этим самым путём?»
Гриб солёный неся ко рту,
Папа с рюмкой в углу застыл
И вцепился руками в стул,
И шипит на меня: «Дебил!»
Светка в ванной от слёз погибает,
Папа тихо сидит, как сурок,
То сгибает, а то разгибает
Палец свой, будто жмёт на курок.
Самолётик сложив из салфетки,
Притворившись тем самым, что пьян,
Он ключи от квартиры у Светки
Цапнул, сволочь, и сунул в карман!
Совесть чувствую, боль в душе,
Сотку выпил за вечный бой
И почти что в бреду уже
Светке в ванну стучу: «Открой!»
Светка, нежная, как незабудка,
Вышла, руки прижала к груди:
«Ты скажи им, что всё это шутка,
И нормально, и дальше сиди!»
Да, я пьян, самому неприятно,
Но я правило в голову вбил:
Никогда не идти на попятный!
Я же честно сказал: я дебил!
Кто-то, бешенством доверху полон,
В чёрном фраке кружит надо мной.
Отвяжись, не кружи, чёрный ворон!
Я ещё поживу, я не твой!
Строй фигур у стены — типа шахмат.
Я за жизнь опасаюсь свою,
Вот сейчас они вилками звякнут
И заколят меня, как свинью.
Всё! Линяю! Пора. Ноги в руки!
Вот хватают меня за пальто.
И смеются вдогонку мне, суки:
«Мы завалим тебя, если что!»
Ивы всякие машут ветвями.
Ночь, зараза, чернее чернил.
И Светланка бренчит, вон, ключами
И орёт мне с балкона: «Дебил!»
Никакой моей мочи нет
Этот чёртов терпеть бедлам,
И гуд бай! И какой-то бред,
То, что Светка осталась там.
…Годы мчатся, как поезд порожний,
Я с ребятами бизнес завёл.
Светкин папа, начальник таможни
К нам за первым откатом пришёл.
Мы ему откатили не хило.
Он восторг ощущает в груди:
«Это ты притворялся дебилом!
Это ты к нам ещё приходи!»
Я стараюсь дышать ровней.
Жизнь летит под откос, к чертям!
Смысла нет никакого в ней,
Если Светка осталась там!
1992
«У них опять путч, а у нас любовь…»
Песня представляет собой пейзажную зарисовку: Москва, осень, ночь. Комендантский час (только что закончился октябрьский путч 1993-го года). Двое — мужчина и женщина — стоят в обнимку посреди Тверской улицы, на проезжей части, на разделительной линии. Им ни до кого нет дела.
У них опять путч, а у нас любовь.
Мы в обнимку стоим посреди Москвы.
Полночь. Серый туман. Силуэты столбов.
Город пуст. Фонари мертвы.
Ты со мной. Эх, живём! Эх, гуляет душа!
Эх, сейчас я пойду по асфальту в пляс!
Мы друг друга греем впотьмах, чуть дыша,
А у этих козлов комендантский час!
«Мусора» на «моторах» калымят, бомбят,
Им сегодня лафа, куролесь — не хочу!
Мчатся, фарой моргают: «Поехали, брат!
Денег нет? Дальше стой, даму гладь по плечу!»
Вот пол-третьего ночи, никто не везёт.
Мы глотнули, согрелись. У нас теперь страсть!
Значит, так: ангажирую Вас на фокстрот!
Разрешите, мадам! Раз-два-три, понеслась!
Ты осенний лист прицепила ко мне,
Как медаль, как звезду. Всё, я маршал, герой!
Я главней «мусоров». Ой, губам горячо!
Ой, ещё, ну, давай! Ну, быстрей, Боже мой!
Солнце встало, прочухалось, рот до ушей,
Нам сигналят, гудят: «Прочь с дороги, эй, вы!»
К чёрту всех! Сами прочь! Мы давно тут уже!
Мы в обнимку стоим посреди Москвы!
Пусть антенна торчит, как могильный крест,
Но в трубу водосточную за ночь сто раз
Ветер вальс исполняет, трубит в нашу честь,
И плевать, что сержант нас глазищами ест,
Что у них патрулей и постов не счесть,
Что у этих козлов комендантский час!
1993
«Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата…»
Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата,
Молодой советский дипломат,
На работу ездил в город Улан-Батор,
Кайф ловил в отрыве от ребят.
Он теперь в отставке, он пришёл, понурый,
Он в углу прокуренном увяз.
Мы сидим на кухне с нашим другом Шурой,
Водку пьём и слушаем рассказ.
«Братцы, я сорвался, я увлёкся пьянкой, —
Шура бьёт по сердцу кулаком, —
И притом сошёлся с юной англичанкой,
И дурак остался дураком!
Я ходил к ней в гости — та ещё оторва,
Зазвала на коржики, на чай:
«То, что мы коллеги — это просто здорово,
Не стесняйся, Шура, наливай!»
Братцы, я влюбился с первого фужера,
На контакт пошёл, как на костёр,
А она прекрасна, как звезда Венера,
На меня бросала нежный взор.
Мы с ней трое суток предавались страсти,
Это буря, смерч и ураган,
Как, примерно, Галька из военной части,
Что с поста влекла меня в туман.
А потом мы виски в кабаке хлестали
С дружбаном, с военным атташе.
Я ему конкретно излагал детали,
И звенели скрипки на душе.
Он мне ром ямайский лил в коньяк и в воду,
Он меня омарами кормил,
А к утру проспался и начальству продал,
С потрохами, сука, заложил!
На ковре у шефа в состоянье шатком
Я в окно смотрел на горизонт,
И, трясясь от злобы, два урода в штатском
Брали меня внаглую на понт!
