Зовёт заунывный звук.
Я со всех постов смещённый, я собрался в даль степную,
Вышел с горя из горкома и пошёл,
От меня отцы и дети, как от чёрта, врассыпную,
И кабан летит галопом, и козёл.
Скука, холод в чистом поле, сквозняки свистят, как пули,
Но, пробравшись через травы-ковыли,
Мне совхозные девчата руку дружбы протянули,
В пункт приёма стеклотары привели.
И сказал начальник пункта: «Безнадёжных нынче нету,
Даже если ты — ЦК КПСС!
Нас не бойся, мы не будем привлекать тебя к ответу,
Коль от скверны душу выскреб и воскрес!»
Я всё понял, я вписался, я от жидкости лечебной
Позабыл свои чины и должностя.
И плевать, что градус крепок, и что транспорт мой служебный
Переве́ден на запасные путя.
Широка душа у шефа, как река, примерно, Волга,
Он сказал: «Ты план составь и курс наметь.
Чтобы Родина воскресла, наше дело — первым долгом
К человеку уважение иметь!»
Пьём во имя человека, стаканы́ сдвигаем стоя,
На пейзажи, на окрестности глядим,
Балагурим с комсомолом: «Здравствуй, племя молодое,
Заходи сюда, подлечим, похмелим!»
Комсомол на нас очами из-под зонтиков сверкает,
Ноги в руки: надо взносы собирать!
Комсомол воротит рожу, перегаром вдаль икает:
«Одобряем, блин, и будем одобрять!»
Принимаю стеклотару, для ребят внедрил новинку:
Четверть суммы сухарями выдавать,
И народ бежит в обнимку под берёзку, под рябинку
Угощения на ящик накрывать.
Вася, вечный посетитель, войлок вытащив из уха,
Душу словом поразил мне, как копьём, —
Спотыкаясь об окурки, подошёл, сказал: «Братуха,
Мы тебя за человека признаём!»
Я вождей не уважаю, их снимают, мне не жалко,
В гордом нищенстве не сдохнуть никому,
Я вождей хочу направить в люди, в жизнь железной палкой,
Пусть бутылки собирают, я приму!
Может, завтра нас в натуре приспособят для расстрела,
Но сегодня у народа путь прямой —
В пункт приема стеклотары, в храм искусства опохмела,
К свету, к дружбе, не в рудник и не в забой!
Где-то гордый буревестник громовым сражён раскатом,
Хочет клюв в пучину моря погружать.
«Эй, — кричим ему, — товарищ, к нам рули, к своим ребятам,
Будем вместе стеклотару принимать!»
1986
Я певец и плясун, мне везло и везёт,
Я служу гармонистом в элитном полку.
Зал приёмов. Стою, исполняю фокстрот,
Чтоб заморскому гостю развеять тоску.
Танцы в холле. Камин. Я гляжу из угла,
Как плешивый полкан, пучеглазый пенёк,
Верку, рыжую падлу, у края стола
Африканскому другу пихает под бок.
Ох, хорош после бани рассол из бадьи,
Ох, крепка медовуха на званом пиру!
Друг журнал ей даёт: «Вот министры мои,
Ногтем ткни, в кого хошь, я любого сожру!»
«Съешь их всех, сволочей», — Верка шепчет ему
И хохочет взахлёб, и свеча на столе
В сизом сумраке тонет, в сигарном дыму,
И бульдог возле двери хрипит, как в петле.
Верка водку лакает, и жрёт винегрет,
И серьгу золотую роняет в стакан:
«Это всё ерунда, то, что он людоед,
Я полштуки за час получу на карман!»
Он даёт ей десерт, и язык её злой
В земляничном сиропе увяз, как в крови.
Слышу крик: «Ну давай, гармонист молодой,
Жми на кнопки, играй о душе, о любви!»
В клетках горло дерут соловьи, снегири,
Верка в рыло суёт мне серебряный грош:
«Ну чего ты так смотришь, козёл, не смотри,
Выдох — вдох! Будь готов! По щелчку запоёшь!»
Он, узорчатый стул оседлав, как коня,
В чьи-то чёрные тени метает ножи,
И куском колбасы Верка манит меня:
«Ну, давай же ты, гад, сучий потрох, служи!»
Нету сил, нету слов. Я, дрожа, окунул
Африканского друга хлебалом в салат.
И в окошко, в рассвет от греха сиганул,
И забор перелез, и несусь наугад.
Первый луч по церковному пляшет кресту.
И Серёга, старлей, пальцем жмёт на курок,
Мажет, лупит по шишкам, палит в пустоту
И вдогонку мне шепчет: «Спаси тебя Бог!»
…Верка спит с африканцем, увяв от тоски.
Я в бегах. Я промёрз на ветру и продрог.
Снова ночь. Я один под луной у реки.
Сон смотрю, как они меня рвут на куски,
И Серёга мне шепчет: «Спаси тебя Бог!» …
1997
