Следующая часть эпитафии - прославление силы учения Хуэйнэна, слава о котором со временем разнеслась по всему краю, где население прежде не ведало о буддизме и находилось на стадии первобытных представлений. Все они, говорит Ван Вэй, потянулись к чаньскому наставнику, жадно внимали его проповедям и "...вернулись домой с подлинной буддийской истиной и отошли многие от напрасных мирских дум". Ван Вэй не забывает подчеркнуть и уважительное отношение к Хуэйнэну императора и императрицы: "Император задумался [о Хуэйнэне] и издалека выражает [ему] свою искренность. Он готов был встречать [его] с почестями, желал сложить ладони в буддийском приветствии и совершить обряд. Цзэтянь {Императрица У Цзэтянь (648-765) оказывала покровительство буддизму и его адептам.} - вдовствующая мать-императрица - и император Сяоха издали указ с просьбой-повелением прибыть в столицу" {В те времена столицей Китая был Чанъань.}. Хуэйнэн отверг это предложение императора: "Живет он далеко и не выходит дальше Тигрового ручья, твердо отказался от повеления и не принял императорского указа". Однако императорская семья не оставляла намерения заполучить к своему двору Хуэйнэна, чья популярность в Китае росла год от года, и император с императрицей "...отправили ему белую монашескую рясу, а также деньги, шелк и прочее в качестве подношения. Щедры дары императоров поднесли яшмовое платье святому, даровали деньги нирманическому Будде". Но Хуэйнэн вновь отверг приглашение, даже после поднесения столь щедрых даров и до самой смерти своей, продолжает Ван Вэй, так и не согласился служить императорскому двору, отвергнув не просто чье-то приглашение, а приглашение самих императоров, вольных казнить или помиловать любого из своих подданных.
Следующая часть произведения повествует о моменте кончины Хуэйнэна: "В некий день некоего месяца некоего года [Хуэйнэн] неожиданно сказал ученикам: "Я вот-вот уйду", - и вскоре удивительные ароматы заполнили зал и над землей появилась белая радуга". Ван Вэй для большей образности и придания величия Хуэйнэну прибег к буддийскому преданию о смерти Будды - в момент "исчезновения" Будды происходили описываемые Ван Вэем удивительные вещи. После этих прощальных слов Хуэйнэн "...завершил трапезу, выкупался, сменил платье и более ни на мгновение не собирался задерживаться [в этом мире]". Затем Ван Вэй вновь прибегает к буддийскому преданию, повествующему о смерти Будды, когда все и вся вокруг сокрушаются от горя: "Горы рушатся, реки высыхают, птицы плачут, обезьяны вопят, все люди громко причитают и ничего не видят [от слез]. В какой-то день и месяц душа [наставника] переселилась к горному ручью Цаоси, сидение его оставили в некоем месте, выбрали благоприятное место для могилы, не обращаясь [при этом] к книге "Цин у" "Черный ворон"". (Упоминаемая Ван Вэем книга описывается в "Истории поздней Хань". Согласно этой книге, обычно в Китае выбирали благоприятный день и благоприятное место для похорон умершего.) По всей вероятности, Ван Вэй хотел подчеркнуть этой строкой, что Хуэйнэна - шестого чаньского патриарха хоронили отнюдь не по китайским традиционным обрядам, а исключительно по буддийским, и в момент, когда происходил обряд похорон Хуэйнэна, "...даже лес изменился - все деревья превратились в белых журавлей" - так во время захоронения тела Будды все деревья в лесу, где происходил обряд, стали белыми и напоминали белых журавлей.
Следующая часть эпитафии - безмерное восхваление Ван Вэем добродетелей чаньского наставника Хуэйнэна: "О, великий наставник, совершенная природа чистоты и монолитности, природные данные [твои] добродетельны и чисты, сто чистых помыслов создали (твой) облик".
Понятие "сто чистых помыслов" заимствовано Ван Вэем из "Нирвана-сутры", в которой, в частности, говорится о том, как один из учеников Будды дал обет не убивать ничего живого, и было у него при этом пять мыслей - низшая, средняя, выше средней, высшая и самая высшая. Затем, когда ученик-бодхисаттва достиг истинного просветления, чистых помыслов у него стало пятьдесят. Когда же он достиг осознания высочайшей истины Будды, число его помыслов удвоилось. Этот абзац лишний раз подчеркивает глубочайшее знание Ван Вэем буддийских источников, тексты которых он умело использует в своих произведениях, не пытаясь даже давать какие-то комментарии: по его мнению, все читатели так же искушенны в буддийском учении, как и он сам.
Ван Вэй говорит о добродетелях Хуэйнэна: "Все высшие мысли сосредоточены в уме Хуэйнэна - ходит ли он, отдыхает ли - всегда все правильно воспринимает {Как и должно праведному буддисту.}, и в его беседах, улыбке, словах никогда не бывает шутки". В результате активной проповеднической деятельности Хуэйнэна "...пять государств Индии следовали [учению Хуэйнэна] и множество юэсцев бьют земной поклон [наставнику], а длинные змеи и могучие удавы также приняли [учение чань], и дух ядовитого жала змей уничтожен".
Ван Вэй, вполне возможно, сознательно прибег к таким преувеличениям, которые могли вызвать у читателя недоверие, - ведь даже ползучие твари и те вняли проповедям Хуэйнэна! А полудикие люди, добывавшие себе пропитание охотой, выбросили "...искривленный нож и выгнутый лук, изменили присущие им недоверие и грубость, прекратили охоту и ловлю рыбы, а ядовитые насекомые и птицы осознали свою вину и [перестали пускать в ход яд]". Более того, воспринявшие учение Хуэйнэна "...отказались от рыбы и мяса и старались питаться как буддийские монахи, все они выбросили сети для ловли рыбы, одежду носили из рисовой соломы, и стали придерживаться дхармы просветления" {То есть старались жить в соответствии с монашеским уставом, предписывавшим соблюдение строгих правил и ограничений.}. Ван Вэй намеренно для членов императорского дома говорит о том, что этими благочестивыми поступками люди южных провинций "...по сути дела, помогают императору в воспитании народа", надеясь этой строкой вызвать у правителей симпатии к буддизму.
Ван Вэй указывает на заслуги Хуэйнэна в процветании учения школы чань: "Радуемся мы, что достигли наивысшей степени познания буддизма. Наставник всех просвещал, проповеди его похожи на желание поднести жемчужину". О какой жемчужине идет речь? Ван Вэй обращается к буддийской притче, отражающей буддийскую идею причинности. Притча повествует о мальчике, отец которого пришел к одному буддийскому наставнику с просьбой оказать помощь его сыну. Оказалось, что сын этого человека родился со сжатым кулачком левой руки, и вот он уже достиг юношеского возраста, а рука по-прежнему сжата в кулак. Наставник попросил привести отрока, и, когда того привели, он лишь произнес: "Дай мне это", - и юноша разжал кулак, и все присутствующие увидели в его ладони жемчужину величиной с горошину. Наставник пояснил, что в одном из прежних рождений он дал жемчужину на сохранение этому юноше, тогда послушнику, а ныне эта жемчужина возвращается к нему. Тот факт, что буддийский наставник, в отличие от простых смертных, перерождался, не утрачивая памяти о прошлых перерождениях, свидетельствует о высокой степени его совершенства. А "...простые люди, - заканчивает эту часть произведения Ван Вэй, - не понимают этой идеи причинности, и еще много у них печали о драгоценной яшме" {Имеется в виду печаль, сожаление о мирской суете.}.
Затем Ван Вэй переходит к заключительной части эпитафии, которую именует гатхой: "Люди говорят, что они знают буддийскую истину, и написание этого гимна поручили мне. В гатхе говорится..."
Гатху Ван Вэй начинает с философского рассуждения, основанного на "Алтарной сутре": "Пять инь - это есть Пустота, а шесть чэнь не существуют". Понятие "пять инь", о котором говорит Ван Вэй, включает облик, понимание, мысли, деяния, понятия (мировоззрение). Это понятие близко к другому понятию "пяти инь" (другой иероглиф), куда входят облик, желания, мысли, карма, природные умственные способности. А "шесть чэнь" - это облик, голос, запах, вкус, осязание и "фа" - дхарма, закон, хотя не совсем понятно, что за "фа" подразумевается среди остальных понятий, символизирующих мирскую пыль и суету, как это самое "фа" соотносится с грязью мирской?
Для большинства произведений Ван Вэя, как отмечалось выше, характерно противопоставление буддийских и традиционных китайских понятий.
Буддисты утверждают, продолжает Ван Вэй, что "...лотос способен закрыть собой три тысячи больших и малых миров", что он "...поддерживает ноги Будды", и этому положению Ван Вэй противопоставляет легенду из "Чжуанцзы", в которой рассказывается, как у некоего мудреца в левом боку выросла ветка ивы, причинявшая ему массу неудобств, и потому он стал рассматривать ее как рану (впоследствии "ивовая ветка" стала означать "нарыв", "чирей". - Г. Д.). Этой легендой Ван Вэй, возможно, желает показать, что в китайских положениях немало вымыслов.
Далее Ван Вэй рассуждает о таких понятиях, как тело и сознание, от которых, как утверждают буддийские наставники, следует отказаться. "Если отбросить тело и сознание, кому же тогда [предназначается] счастье и несчастье?", - говорит Ван Вэй. Эту строку следует рассматривать как полемический выпад в адрес буддийских положений о "теле и сознании", о "счастье и несчастье". Ведь если отказаться от тела и сознания, что проку тогда толковать о счастье и несчастье? Следующая строка также полемична: "Когда исчезает мысль, отбрасывается и бытие, где же тогда можно опереться на Пустоту? Если не касаться трех миров, значит, тщетно трудятся восемь фэн?" {Восемь так называемых "земных условий", куда входят четыре пары противопоставлений: обретение - потеря, удача - неудача, похвала порицание, счастье - страдание.} "И в этом заключается наша "острота ума"!" - завершает Ван Вэй.
