Иван-да-Марья
Жила-была Марьюшка,
Милая Море́вна.
Величали Марьюшку:
— Ты у нас царевна! —
Собиралась Марьюшка
К Ва́нюшке родному,
Белою лебедушкой
Плавала по дому.
Косы мыла щелоком,
Туго заплетала,
Русого Иванушку
Крепко завлекала.
Целовала, тешилась,
Скажет слово — кстати,
И на шею вешалась
К Ване, словно к тяте.
В косыньки неслышимо
Оседали росы.
Спрашивала Марьюшка:
— Ты меня не бросишь?
— Как возможно, милая?!
Будет все по чести.
Если даже вздумаю,
Провалюсь на месте. —
Там, где целовалися
Марьюшка с Иваном,
Луг покрылся маревом,
Голубым туманом.
Угольями жаркими
В сумерки комарьи,
Как воспоминания,
Цвет иван-да-марьи.
Часто Марья Ва́нюшке
Шепчет на рассвете:
— Посмотри на цветики,
Это наши дети!
Дуб держит небо на плечах,
Как на ветвях рогов лосиных.
И потому в его речах
Нет лепета сырой осины.
Неразговорчив он и хмур
И редко что-нибудь вещает,
Сосед ручей, тот балагур,
Но дуб всегда его прощает.
— Хотя ты, — говорит, — болтун,
Но сердцем чист и непорочен,
И звук твоих волшебных струн
Не то что болтовня сорочья!
Дуб мудр, спокоен, молчалив,
В душе его все та же дума:
«Молва не врет, я не болтлив,
Что толку от пустого шума!»
Я в рюкзак дорожный
Вещи уложу,
До свиданья, люди,
Завтра ухожу.
Вы уж не тужите,
Я не в монастырь,
Есть одно местечко
Около Москвы.
Там луга и рощи,
Просека и гать,
Там мне как-то проще
Словеса слагать.
С Васей-трактористом
Выедем чуть свет,
Добровольно в поле
Пахарь и поэт.
Жаворонок с неба
Кинет серебро,
И толкнется сердце
Песней под ребро.
Нежность июньской травы восхитительна,
Видя все это, я душу ращу.
Может один лишь июль запретить ее,
И запретит! Потому и грущу.
Листья намокли, беспомощно свесились,
Встанешь под деревом, жмешься и ждешь,
Припоминаешь, как странником с вечера
В крышу стучал и накрапывал дождь.
Благоуханная шапочка клевера
С солнца не сводит доверчивых глаз.
Что за искусство — правое? левое?
Кто его знает, но это для нас!
Пчелка работает тоненьким хоботом,
Ищет нежнейший нектар наугад.
Ищет, блаженно зарывшись. И что бы там
В мире ни делалось — пчелы гудят!
Старинную музыку слушаю в час полуночный,
Озябшей струною звучит клавесин.
Вполне современные чувства бьют в сердце волною,
Еще бы! Хор звуков меня навестил.
В мой дом, в тишину мою входит Вивальди,
Чтоб в плен захватить персонально меня.
А рядом любимая спит на диване,
В ресницах усталость, печаль пережитого дня.
За окнами снег и большие сугробы,
С рождественской елкой идет к нам крещенский
мороз.
Старинная музыка, как ты рисуешь подробно
Движение духа и как тебе все удалось.
Старинная музыка! Сколько в ней смысла, значенья,
Какие в ней веют надежды, улыбки и сны.
Я слушаю звуки, а вижу Сандро Боттичелли,
И холст, и прелестное личико девы весны.
Скажи, человек, чего же тебе не хватает?
Зачем ты нахмурился? Или увидел врага?
Зима, говоришь, надоела, но завтра растает,
И речка с восторгом затопит свои берега.
Скажи, человек, почему ты не спишь среди ночи?
Постель холодна или ветер в окошко стучит?
Жена, говоришь, изменила, но сам ты не очень
Был верен ей, так что и ты получи!
Скажи, человек, почему ты такой суетливый?
Зачем ты торопишься, всюду успеть норовишь?
Ты малого хочешь, когда говоришь: «Я счастливый!»
Счастливый, когда вдохновенно творишь!
Но как же бескрыло твое прозябанье,
Мелка твоя скука, притворна мигрень.
Я это сейчас говорю не тебе в назиданье,
Себе самому за бездарно проведенный день!
До самой старости,
Что метит мелом,
Живите яростно
На свете белом!
Не дотлевание,
Не дым костровый,
А волнование —
Вот основа!
В даль отправляйтесь,
Всю землю смерьте
И не сдавайтесь
До самой смерти!
В наследство детям
Оставьте ярость,
Веселый ветер,
Упругий парус!
Какой сегодня ветер! Рвет листву,
Сгибает ветви и стволы качает.
Но все равно, спеша через Москву,
Поэт свиданье жизни назначает!
Идет в простых, проселочных, резиновых,
Надев костюм камчатских рыбаков,
Он что-то напевает выразительно,
И липнут листья желтые с боков.
Он и олень, он и цветок женьшеневый,
Он дышит, как осенний чернозем,
Он принимает важные решения,
Поскольку сложность жизни в нем самом!
Те, кто пестуют
Угольный пласт,
Самый глубинный
Рабочий класс.
Самый-самый
Что ни на есть,
Этому классу
Слава и честь.
Честь смолоду,
Слава вовремя,
Не испугаешь
Шахтера нормами.
Там, где шахты,
По всей территории,
Как грибы,
Растут терриконы.
Значит, рубим,
Значит, скрежещем,
Значит, любим
Работу и женщин.
Уголь черен,
И мы черны,
В шахте лодыри
Исключены.
Земля не потерпит
Вялых и квелых,
Скажет лодырю:
— Эй ты, олух!
Вон из шахты,
Пустая порода,
Не позорь
Трудового народа!
— А я всю землю зерном засею! —
Сказал Микула, окрестясь. —
Я хлеба дам вам и спасенье, —
Сказал, взял плуг и впал в экстаз.
Летели в сторону каменья,
Когда он на плужок нажал.
Он выворачивал коренья,
Могучий конь победно ржал.
Пахал Микула, пот струился
И тек за старую посконь.
Сильней Микула становился,
Он был красив, он был баской.
Пришла к нему младая дева,
Коса касалася травы,
Она Микулой овладела,
Тут женщины всегда правы.
Затоковал — они уж с петлей,
Арканом хвать — и ты в плену.
Микулин род расправил ветви,
Когда он в дом привел жену.
Пошли, что осенью опята,
Что воробьи в глухой стрехе,
Такие шустрые ребята,
Едва родятся и — к сохе!
Вставало племя полевое
На всех равнинах всей Руси.
Оно теперь у нас стальное,
Но ты у трактора спроси
И у механика Ивана,
Вот он стоит, иди и встреть!
Он за день даст четыре плана,
Возьмет гармонь и будет петь!
