Последний раз исполнение этого гимна слышал на сорокалетии со дня окончания института. В красивом зале в Рамат-Гане присутствовали все авторы гимна. Бывший московский профессор-проктолог, а в ту пору врач в Лос-Анджелесе Самуил Файн приехал на встречу в Рамат-Ган, на который незадолго до этого падали иракские скады, не могу точно сказать, чьего производства.
Но возвращаюсь лет на двадцать до последнего исполнения гимна. Тут требуется небольшое предисловие.
Сидели мы в Киеве за столом небольшой компанией. Выпито было уже значительное количество водки. За спиной на экране чёрно-белого телевизора демонстрировалось первенство не то Европы, не то мира по фигурному катанию. Беседа была более интересной, чем происходящее на экране, поэтому на телевизор внимание обращали спорадически. Но тут объявили чемпионку Габи Зейферт из Германской Демократической Республики. Борис, который был уже хорошо на подпитии, заплетающимся языком произнёс:
- Габи? Вполне возможно, что она моя дочь.
Если верить Борису, он оплодотворил, чуть ли не половину Германии. Разумеется, никто не воспринял этого трёпа всерьёз. Борис, конечно, нравился женщинам. Можно было представить себе, что боевой капитан Красной армии, интеллигентный, отлично владевший немецким языком, увлечённый немецкой поэзией не был безразличен некоторым немкам. Но…
Короче говоря, я тут же забыл этот трёп. Но вспомнил, когда из Львова к нам в гости приехал Люсик. Взыграла моя страсть к розыгрышам. Сценарий был разработан тщательнейшим образом. Не упущена ни единая деталь.
Люсик по телефону позвонил Борису, который о Люсике не имел ни малейшего представления. По-немецки сказал, что он нейрохирург (это правда), доцент университета имени Гумбольдта (что, разумеется, ложь). Приехал из Берлина в командировку в киевский нейрохирургический институт. А звонит вот по какому поводу. Есть у него студент, удивительно талантливый юноша, который узнал, что Борис его отец. К отцу у юноши никаких претензий. Но он увлекается генетикой и его очень интересует, какой генетический запас унаследовал от своего отца. Беседа записывалась на магнитофонную плёнку. Я, можно сказать, увидел шоковое состояние Бориса. Потом он объяснял, что это было не шоковое состояние, а упорное размышление о том, у кого в Киеве может быть такой хогдойч (высокий немецкий). Дальше история, хоть и весёлая, уже не имеет ничего общего с Люсиком.
Он вернулся во Львов, где работал нейрохирургом. Постепенно все больше времени уделял чжен-дзю терапии, китайскому иглоукалыванию. Это и стало полем его нелегальной частной практики. И, как увидит читатель, пригодилось мне в будущем.
Историей с Борисом не исчерпалась моя любовь к розыгрышам с участием в них Люсика. Правда, на сей раз не в роли моего помощника, а объектом розыгрыша.
Летом 1988 года позвонил мне из Хедеры зять Люсика Нисан и сообщил о приезде в Израиль Блувштейнов. Трудно сейчас объяснить степень радости человека, покинувшего Советскиё Союз с ощущением отлёта в другую галактику, знающего, что никогда больше он не увидит своих друзей. И вдруг! К сожалению, - сказал Нисан, - Блувштейны приезжают только в гости. Но, как мудро шутили солдаты, на безбабье и кулак шансонетка. Тут же я изложил план встречи Блувштейнов с однокурсниками. Нисан одобрил. Пообещал, что даже его жена, сестра Люсика, не будет иметь об этом ни малейшего представления.
И началось воплощение плана в жизнь. В ту пору в Израиле работало тридцать восемь врачей нашего выпуска. Надо было согласовать план со всеми. А это заняло время. Поэтому задуманное состоялось лишь на третий день после приезда Блувштейнов. К тому времени они уже успели обидеться на равнодушие и чёрствость своих бывших однокурсников, ни один из которых, даже живущие в Хедере, не соизволили увидеться с ними.
В условленное время мы собрались недалеко от набережной в Герцлии, в роскошном районе особняков, гостиниц и ресторанов. С мужьями и жёнами около шестидесяти человек.
Солнце медленно утопало в море. Ира, Люсик с сестрой и Нисан неторопливо шествовали по набережной, приближаясь к веселящейся толпе у входа в гостиницу. Ни Ира, ни Люсик не имели об этой толпе понятия. Потом они признались, что вообще забыли обо всём, очарованные окружающей, поглотившей их красотой. Но надо было увидеть лица Иры и Люсика, когда они приблизились на расстояние, с которого уже можно было различить людей, составляющих толпу! Они, несмотря на возраст, показали отличные результаты в беге на короткую дистанцию.
Ну, затем не стоит описывать деталей. После всех объятий, поцелуев, междометий, криков и всего прочего мы ввалились в ресторан. Тут еще следует принять во внимание обстановку израильского ресторана, в котором метрдотель и официанты становятся не обслуживающим персоналом, а членами торжества. Отличное израильское вино тоже произвело на гостей впечатление. В тосты и я внёс свою лепту.
Есть вещи, недоступные уму.
Объемлешь их сознанием едва ли.
К примеру: как Господь создал Луну?
Иль почему Блувштейны не в Израйле?
Но всё-таки ответ нашли врачи:
Всё началось на поприще семейном
В ту ночь без сна, когда Господь вручил
Ирину Вайнер Люсику Блувштейну.
Как только Иру нежный муж обнял,
Прорвала страсть волной горячей шлюзы.
И вдруг за стенкой в полночь прозвучал
Могучий гимн Советского Союза.
С эмоцией мелодии полёт
Связал рефлекс условный прочно в узел.
С тех самых пор у Люсика встаёт
При звуках гимна славного Союза.
С тех самых пор он дышит, ест и спит
Советский весь до желез эндокринных.
И лишь для частной практики грешит
Не русской, а китайской медициной.
Так есть ли шанс Блувштейнам здесь осесть,
Спросил я у знакомого китайца?
Подумав, он ответил: - Способ есть.
У Люсика отрезать надо галстук.
Что правда, с момента приезда Блувштейнов в Израиль на постоянное место жительства, с момента, когда в 1989 году они осели в своей стране, до самой смерти Люсика галстука на нём я действительно не видел ни разу.
Ира, как и все мы, её однокурсники, уже в почётных рядах пенсионеров. Но активности её можно позавидовать. В небольшой группе она совершенствует свой иврит, чтобы он был не хуже русского. Два раза в неделю поёт в хоре ветеранов. Без устали работает в Союзе воинов и партизан инвалидов войны с нацизмом. А сегодняшний телефонный разговор – обсуждение планов предстоящей встречи, годовщины окончания института, которую после сорокалетия мы празднуем уже не раз в пять лет, а ежегодно.
01.04.2012 г.
Всё так просто. Рассказ можно вместить в пять строчек. Но начать никак не могу. Он бесприютно торчит, как одинокая шестерёнка на столе часового мастера. Только в сцеплении с другими шестерёнками он станет работающим механизмом. Но вот с какими шестерёнками? И какую из других избрать для начала сборки?
Поскольку рассказ о событии в первый день после нашего выезда из Советского Союза в Израиль, вероятно, достаточно было бы небольшого введения, скажем, на один день раньше, что прояснило бы обстановку. Но тут я вспоминаю, что в рассказе будет весьма существенная деталь, без которой вообще не ясно, о чём идёт речь. Поэтому придётся начать рассказ с этой самой детали, за двадцать шесть лет до нашей репатриации в Израиль.
В промозглый ноябрьский день 1951 года я впервые приступил к работе в первой клинике Киевского ортопедического института. Мои будущие сослуживцы, знакомясь со мной, оглядывали меня некоторые с любопытством, некоторые с более глубоким интересом, некоторые с нескрываемой настороженностью. А уже несколько часов спустя я услышал, как санитарка сказала медицинской сестре:
- Чого його тут уси зовуть хулиганом. Мени здаеться, що вин зовсим не погана людына.
Так я узнал, что слух о происшедшем накануне дошёл до института.
А случившееся действительно не могло произвести благоприятного впечатления. Я подробно описал это в книге «Из дома рабства». Придя получать свою первую врачебную зарплату после трёх недель работы, зарплаты я не получил. Директор Киевского института усовершенствования врачей профессор Кальченко не отдал приказа по институту о моём зачислении клиническим ординатором кафедры ортопедии, травматологии и военно-полевой хирургии, хотя приказ министра здравоохранения Украины был ему вручён и он уверил заведующего кафедрой, что я могу приступить к работе. Кончилась эта история печально. Голодный, уставший после операционного дня, удрученный неизвестностью и абсолютным, действительно абсолютным отсутствием денег я зашёл в кабинет директора, где подвергся издевательствам профессора Кальченко.
