Дайте собакам мясо
Дайте собакам мясо,
Может они подерутся.
Дайте похмельным кваса,
Авось перебьются.
Чтоб не жалеть, воронам
Ставьте побольше пугал.
А чтоб любить, влюбленным
Дайте укромный угол.
В землю бросайте зерна.
Может появятся всходы.
Ладно, я буду покорным,
Дайте же мне свободу.
Псам мясные ошметки
Дали, а псы не подрались,
Дали пьяницам водки,
А они отказались.
Люди ворон пугают,
Но воронье не боится.
Пары соединяют,
А им бы разъединиться.
Лили на землю воду,
Нету колосьев, чудо.
Мне вчера дали свободу,
Что я с ней делать буду.
Если рыщут за твоею непокорной головой,
Чтоб петлей худую шею сделать более худой,
Нет надежнее приюта: скройся в лес — не пропадешь!
Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.
Путники и бедолаги, презирая жизни сны,
И бездомные бродяги, у кого одни долги,
Все, кто загнан, неприкаян, в этот вольный лес бегут,
Потому что здесь хозяин славный парень Робин Гуд.
Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,
Здесь с почетом принимают оторви-сорвиголов.
И скрываются до срока даже рыцари в лесах.
Кто без страха и упрека — тот всегда не при деньгах.
Знают все пути и тропы, словно линии руки,
В прошлом суки и холопы, ныне вольные стрелки.
Здесь того, кто все теряет, защитят и сберегут:
По лесной стране гуляет славный парень Робин Гуд.
У домашних и диких зверей
Есть человечий вкус и запах.
А целый век ходить на задних лапах
Это грустная участь людей.
Сегодня зрители, сегодня зрители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в органах, там благодать.
У немногих приличных людей
Есть человеческий вкус и запах.
А каждый день ходить на задних лапах
Это грустная участь зверей.
Сегодня жители, сегодня жители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в цирке, там благодать.
Наши строгие, строгие зрители
Наши строгие, строгие зрители,
Наши строгие зрители,
Вы увидите фильм
Про последнего самого жулика.
Жулики — это люди нечестные,
Они делают пакости,
И за это их держат в домах,
Называемых тюрьмами.
Тюрьмы — это крепкие здания,
Окна, двери с решетками,
Лучше только смотреть,
Лучше только смотреть на них.
Этот фильм не напутствие юношам
А тем более девушкам.
Это просто игра,
Вот такая игра.
Жулики иногда нам встречаются,
Правда, реже значительно,
Реже, чем при царе,
Или, скажем в Америке.
Этот фильм не считайте решением,
Все в нем шутка и вымысел,
Это просто игра,
Это просто игра.
Вот что, жизнь прекрасна, товарищи,
И она коротка, и она коротка.
Это самое, самое главное.
Этого в фильме прямо не сказано,
Может вы не заметили, и решили,
Что не было самого, самого главного.
Может быть в самом деле и не было,
Было только желание.
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
Вот что, человек человечеству друг,
Товарищ и брат, друг, товарищ и брат.
Это самое, самое главное.
Труд нас должен облагораживать,
Он из всех нас сделает
Настоящих людей, настоящих людей.
Это самое, самое главное.
Правда, вот в фильме этого не было,
Было только желание,
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
Мир наш — колыбель человечества,
Но не век нам находиться в колыбели своей.
Это ясно, товарищи.
Скоро даже звезды далекие человечество
Сделает достояньем людей, достояньем людей.
Это самое, самое главное.
Этого в фильме прямо не сказано,
Было только желание.
Значит, значит это для вас
Будет в следующий раз.
Стоял тот дом, всем жителям знакомый,
Его еще Наполеон застал,
Но вот его назначили для слома,
Жильцы давно уехали из дома, но дом пока стоял.
Холодно, холодно, холодно в доме.
Парадное давно не открывалось,
Мальчишки окна выбили уже,
И штукатурка всюду осыпалась,
Но что-то в этом доме оставалось на третьем этаже.
Ахало, охало, ухало в доме.
И дети часто жаловались маме
И обходили дом тот стороной,
Объединясь с соседними дворами,
Вооружась лопатами, ломами, пошли туда гурьбой
Дворники, дворники, дворники тихо.
Они стоят и недоумевают,
Назад спешат, боязни не тая,
Вдруг там Наполеона дух витает,
А может это просто слуховая галлюцинация.
Боязно, боязно, боязно дворникам.
Но наконец приказ о доме вышел,
И вот рабочий, тот, что дом ломал,
Ударил с маху гирею по крыше, а после клялся,
Будто бы услышал, как кто-то застонал.
Жалобно, жалобно, жалобно в доме
От страха дети больше не трясутся,
Нет дома, что два века простоял.
И скоро здесь по плану реконструкций ввысь
Этажей десятки вознесутся, бетон, стекло, металл.
Весело, здорово, красочно будет.
Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины.
И старинные картины ищут-рыщут хунвейбины.
И не то, чтоб хунвейбины любят статуи, картины,
Вместо статуй будут урны революции культурной.
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится,
Хунвейбины.
Хунвейбины — ведь это ж неприлично,
Вот придумал им забаву ихний вождь, товарищ Мао,
Не ходите дети в школу, помогите бить крамолу,
И не то, чтоб эти детки были вовсе малолетки.
Изрубили эти детки очень многих на котлетки.
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится,
Хунвейбины.
Вот немного посидели, а теперь похулиганим
Что-то тихо, в самом деле — думал Мао с Ляо Бянем.
Чем еще уконтрапупить мировую атмосферу?
Вот еще покажем крупный кукиш США и СССР-у.
Но ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся,
Но что-то весьма неприличное
На язык ко мне просится.
Хунвейбины.
Сам виноват, и слезы пью и охаю,
Попал в чужую колею глубокую.
Я цели намечал свои на выбор сам,
А вот теперь из колеи не выбраться.
Крутые, скользкие края имеет эта колея,
Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое
И склоняю, как школьник плохой
Колею, колее, с колеей.
Но почему неймется мне — нахальный я,
Условья в общем в колее нормальные
Никто не стукнет, не притрет не жалуйся,
Желаешь двигаться вперед — пожалуйста.
Отказа нет в еде-питье в уютной этой колее,
Я живо себя убедил: не один я в нее угодил.
Так держать — колесо в колесе,
И доеду туда, куда все.
Вот кто-то крикнул сам не свой: «А ну, пусти!»
И начал спорить с колеей по глупости
Он в споре сжег запас до дна тепла души
И полетели клапана и вкладыши.
Но покарежил он края, и стала шире колея.
Вдруг его обрывается след.
Чудака оттащили в кювет,
Чтоб не мог он нам, задним, мешать
По чужой колее проезжать.
Вот и ко мне пришла беда: стартер заел.
Теперь уж это не езда, а ерзанье,
И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет,
Авось подъедет кто-нибудь и вытянет.
Напрасно жду подмоги я.
Чужая это колея.
Расплеваться бы глиной и ржой с колеей этой самой чужой.
И тем, что я ее сам углубил,
Я у задних надежду убил.
Прошиб меня холодный пот до косточки
И я прошел вперед по досточке.
Гляжу — размыли край ручьи весенние,
Там выезд есть из колеи, спасение.
Я грязью из-под шин плюю в чужую эту колею.
Эй вы, задние, делай как я, это значит: не надо за мной.
Колея эта только моя,
Выбирайтесь своей колеей, выбирайтесь своей колеей.
Письмо в редакцию телепередачи «Очевидное невероятное» с Канатчиковой дачи
