Вот опять для сравнения отрывок из стих. Ф.Брет-Гарта «Гнездо ястреба (Сьерра)»
…И молча смотрели мы в эту бездну
С узкой дороги, пока
Не прервал молчанья, обычный и трезвый,
Голос проводника:
«Эт’ вот тут Вокер Петерса продырявил,
(Вруном его тот обозвал!)
Выпалил, да и коня направил
Прям’, аж на перевал!
………………………………………
Брат Петерса первым скакал за дичью,
За ним я, и Кларк, и Джо,
Но он не хотел быть нашей добычей,
И во’ шо произошло:
Он выстрелил на скаку, не целясь,
Не помню уж, как началось,
Хто говорил — от пыжа загорелось,
А хто — што само зажглось…
Тут, в этой балладе, предшественнице позднейших «кантри», особенно хорошо видно то, что стало вскоре характерной чертой киплинговского стиха: и обрывочность сюжета, и стремительность, как сюжетная так и музыкальная, и густое употребление просторечий, диалектных и жаргонных словечек, и… многое, в общем, показывает, что эти два предшественника — Вальтер Скотт в начале и Френсис Брет-Гарт ближе к концу 19 столетия — оказали на Киплинга решающее влияние 12
Но кроме обычных баллад, о которых тут уже не раз говорилось, у Киплинга есть и тот совершенно новый жанр, что можно было бы назвать «Баллада — роман»: это прежде всего — «Мэри Глостер».
На пространстве примерно в 200 строк рассказывается сюжет вполне характерный для так наз. «семейных» или «буржуазных» романов («Домби и сын» Ч. Диккенса, «Господа Голавлёвы» М. Салтыкова-Щедрина, «Семья Тибо» Р. Мартен дю Гара, «Дело Артамоновых» М. Горького, и наконец «Сага о Форсайтах» Дж. Голсуорси или «Будденброки» Т. Манна).
Всюду мы видим в начале сильного и энергичного основателя рода и «дела», а затем — его потомков, слабых, сводящих так или иначе к нулю все начинания своего предшественника… Достаточно сравнить старого Джолиона у Голсуорси с некоторыми людьми из младших поколений. А в «Будденброках» Томаса Манна есть особенно яркий символический эпизод: младший, да и по сути дела никчёмный, последний нежизнеспособный потомок этой сильной и активной семьи, маленький Жанно, случайно открыв родословную книгу, подводит черту красным карандашом под своим именем…
По сути дела ведь такая же история рассказана и у Киплинга в «Мери Глостер», этом монологе-романе в форме баллады. Вот умирающий баронет, сэр Антони Глостер, истинный «self made man», выросший буквально из ничего:
Не видывал смерти. Дикки? Учись, как кончаем мы:
И ты в свою очередь встанешь
на пороге смертной тьмы.
Кроме судов и завода и зданий и десятин
Я создал себе мильоны. Но я проклят, раз ты мой сын!
Хозяин в двадцать два года,
женатый в двадцать шесть,
Десять тысяч людей к услугам.
А судов на морях не счесть…
……………………………………………………………………..
Это он о себе. А вот о сыне:
«Харроу и Тринити колледж! А надо бы — в Океан!
Я хотел тебе дать воспитанье.
Но горек был мой обман!
Лгун и лентяй и хилый, как будто себе на обед
Собирал ты корки хлеба…
Мне мой сын не помощник, нет!
Пер. А.Оношкович-Яцыны
И вот ещё особенность киплинговского стиха, в этой балладе особенно видная:
…Они возились с железом. Я знал: только сталь годна.
Первое растяженье. И стоило это труда,
Когда появились наши девятиузловые суда…
Тут становится видна главная заслуга Киплинга перед английским языком — необычайное расширение словаря, о котором я частично уже говорил, в связи с влиянием на поэта стихов Френсиса Брет-Гарта.
В стихах Киплинга на равных правах звучат и литературная речь, и песенные интонации, и высокий, библейский, стиль, и лондонский «кокни», а там, где это надо — профессиональные жаргоны моряков или мастеровых, и мастерски воспроизводимый солдатский сленг, особенно густой в некоторых из «Казарменных баллад»:
Капитан наш куртку справил, первоклассное сукно!
(Пушкари, послушайте рассказ!)
Нам обмыть обновку надо — будет самое оно,
Мы ж не любим ждать — давай сейчас!
(«Куртка» пер. Э.Ермакова.)
или в другой балладе «Закрой глаза, часовой»:
Грит младший сержант, дневальный,
Часовому, что вышел в ночь:
— Начальни-краула совсем «хоки-мут», 13
Надо ему помочь.
Много было вина, ведь ночь холодна,
Да и нам ни к чему скандал,
Как увидишь — шо пшел к караулке он —
Подай хочь какой сигнал'.
(пер. Э.Ермакова)
Именно вот за такие, постоянно и умело употребляемые просторечия поэт, и получил в основном, прозвище литературного хулигана. За кокни, за сленг, за сухой, иногда весьма непривычный для читателей поэзии профессиональный жаргон слесарей, машинистов, моряков, солдат и т. п., за это немыслимое в то время расширение поэтического словаря, когда границы поэзии и разговорного «низкого штиля» размываются, а синтаксис максимально рассвобождён.
В 1892 году Киплинг выпустил свою вторую книгу стихов: поэтический сборник «Казарменные баллады» «Barrack-Room Ballads and other Ballads» 14 Многие из включённых в неё стихов ещё раньше одобрил стареющий У. Хенли. Кроме уже известной «Баллады о Востоке и Западе», открывавшей в первом издании эту книгу, в ней были ещё два стихотворения тоже хорошо известные читателям по периодике. Это — «Ганга Дин» ("Gunga Din") и «Мандалей» ("Mandalay"). Именно эти три стихотворения более всего и способствовали мгновенному росту известности поэта.
«Мандалей», — по сути дела целая повесть о жизни солдата, «отравленного навсегда» Зовом Востока, яркой природой и мимолётной любовью, столь же экзотической, как природа. Всё это становится привычной, повседневной жизнью солдата, монологом которого и является стихотворение. Для этого человека, вернувшегося в туманный Лондон после службы в экзотической Бирме, для человека, оторванного от яркого мира, с которым он так сжился, вся английская жизнь предстаёт пресной и серой:
Моросит английский дождик, пробирает до костей,
Я устал сбивать подошвы по булыжникам аллей!
Шляйся с горничными в Челси от моста и до моста —
О любви болтают бойко, да не смыслят ни черта!
Рожа красная толста,
Не понять им ни черта!
Нет уж, девушки с Востока нашим дурам не чета!
А дорога в Мандалей?..
Мелодическое звучание стиха захватывает читателя, особенно читающего вслух, и ведёт за собой, музыка сливающаяся с яркой живописью тут порой становится даже важнее, чем желание следовать за мыслью поэта. По сути дела, несмотря на чёткий сюжет, тут первичны именно звучание и краски. Поэтому и в переводе этому стихотворению особенно противопоказаны стыки согласных, зиянья и прочие звуковые корявости, а более всего нетерпима тут неестественность, натужность речи. (впрочем, она вообще один из главных признаков неудачного перевода стихов, и далеко не только Киплинговских…).
Вот как музыкально и просто у Киплинга звучит начало стихотворения:
By the old Moulmein Pagoda lookin’ lazy at the sea,
There’s a Byrma girl a settin’, and I know she thinks o’ me
For the wind is in the palm-trees,
and the temple-bells they say
Come you back, you British soldier,
come you back to Mandalay!
Смотрит пагода Мульмейна на залив над ленью дня.
Та девчонка в дальней Бирме, верно, помнит про меня.
Колокольчики лопочут в блеске пальмовых ветвей:
Эй, солдат, солдат британский,
возвращайся в Мандалей! (1)
Естественность речи у Киплинга самое первое и самое необходимое условие. Второе же — музыкальность, то есть как минимум отсутствие звуковых спотыканий. Доминантность звуков «Н» и «Л» исходящих из слова «Мандалей» и в подлиннике создаёт необходимую здесь эвфонику, а точнее служит ключом к ней.).
Вот эта же строфа из перевода нач. 30-х годов ХХ в.:
На Восток лениво смотрит обветшалый старый храм,
Знаю, девушка-бирманка обо мне скучает там.
Ветер в пальмах кличет тихо, колокольный звон смелей:
К нам вернись, солдат британский, возвращайся в Мандалей (2)
Или такие строки из перевода середины 30 гг.:
Где, у пагоды Мульмейнской, блещет море в полусне, -
Знаю — девушка из Бирмы вспоминает обо мне.
В звоне бронзы колокольной слышу, словно невзначай:
'Воротись, солдат британский!
Воротись ты в Мандалай!' (3)
Подчёркиванием тут и выше выделены слова, а вернее целые части текста, по моему мнению лишние, отсутствующие в подлиннике, вовсе не нужные, или просто нелепые, как, впрочем, и в следующей цитате. (90 годы ХХ в.)
Возле пагоды старинной, в Бирме, дальней стороне,
Смотрит на море девчонка и скучает обо мне.
Голос бронзы колокольной кличет в пальмах то и знай:
«Ждем британского солдата, ждем солдата в Мандалай! (4)
