ЧЕТЫРЕ ЖЕЛАНИЯ
(Песни о жизни батрака Степана Тимофеича)… У этого человека было четыре желания: первое — жениться на девушке Наташе, которую он очень любил; второе — купить сапоги с подковками; третье — выучиться грамоте, чтобы прочесть «справедливую книгу», и четвертое — прокатиться по железной дороге. Ни одно из этих желаний не исполнилось.
(Из записной книжки)
Весной по лесам
зашумели зеленые веники,
Густые и сочные травы
сулили богатый покос.
Весной
из какой-то чудесной страны
принесли коробейники
Лиловые ленты для девичьих кос.
Весной на заре
гармонисты играли страдание,
Сады задыхались
от яблонь,
черемух
и слив.
И в теплые ночи
нарядные девушки шли на свидание
По темным задворкам
под лунный разлив.
Сходились, встречались с любимыми на поле,
Где тропы безлюдны,
а зори весной широки.
От счастья смеялись и пели,
от горя молчали и плакали
И грустно на память
дарили платки.
Потом возвращались домой
и ложились, не требуя ужина,
Чтоб строгая мать
за любовь не гнала со двора,
И бредили красною горкой,
и снова желанных и суженых
Ласкали в девических снах до утра.
Выходит Степан Тимофеич,
идет на широкие росстани —
Взглянуть на чужие поля
и послушать вечерний покой.
Плывут облака над полями,
плывут облака над погостами,
В низинах клубятся туманы,
туманы встают над рекой.
Зеленая рожь
наклоняется колосом к колосу,
Июньские теплые ветры
стекают с высоких небес.
Заводит он песню,
выводит он песню вполголоса
О том, как товары
разложит купец.
Он кличет зазнобу,
он кличет по имени-отчеству:
— Наталья Ивановна,
чем я тебе не хорош?..
Наталья не слышит,
Ивановне, видно, не хочется
Итти на свиданье в зеленую рожь.
Какая охота заставит
любить батрака бесталанного?
Какая неволя прикажет
ходить по чужой борозде?
На что ей Степан,
если старая шапка Степанова,
И та —
на чужом, на хозяйском гвозде?
Хоромы ему не построены,
хлеба для него не молочены,
Хмельная не сварена брага,
на свадьбу не звана родня,
Дороги к венцу поразмыты,
на речках мосты разворочены,
И лютые звери сгубили
его вороного коня.
Забудь же, Степан,
про высокие брови Наташины,
Напрасно на белом на камне
ночами один не сиди…
А ясного месяца нету,
а синие звезды погашены,
А темные тучи
стоят впереди.
По праздникам ходят ребята,
гуляют, счастливцы фартовые,
Поют и играют,
разряжены все, как один.
Трепещут от вешнего ветра,
сияют рубашки бордовые, —
Купцу Ермолаеву плачено
по двадцать копеек аршин.
У них сапоги на подковках,
и салом, и ваксой лощенные,
У них из-под новых фуражек
свисают на лоб волоса.
В четыре витка завитые,
в четыре закрутки крученые,
В четыре плетенки плетеные,
с кистями у них пояса.
В сторонке стоял Тимофеич,
глядел на людей и завидовал:
По белому свету немало
прошел он и троп, и дорог,
Нарядов своими глазами
великое множество видывал,
Да только своими руками
потрогать ни разу не мог.
В сторонке стоял Тимофеич,
судьбой разобиженный начисто,
Глядел Тимофеич уныло
на босые ноги свои.
Не нужно ему, Тимофеичу,
не нужно большого богачества,
А нужно ему, Тимофеичу,
хотя бы одни сапоги.
Охота ему, Тимофеичу,
хоть раз похвалиться обновкою,
Хоть раз не стоять сиротою
у желтых хозяйских ворот;
Пойти бы ему, Тимофеичу,
и, медной сверкая подковкою,
С ребятами, с девками вместе
веселый водить хоровод.
Пройтись бы Степану по улице,
уйти б луговыми дорогами,
С любовью бы встретиться радостно
на тех на крутых берегах…
Но все батраки и батрачки
на свет рождены босоногими,
Как видится, им не положено
ходить по земле в сапогах.
Нарядов у доли батрацкой
проси, да не очень запрашивай,
Довольствуйся, мальчик, работой
да черного хлеба куском.
Опорки да лапти имеешь, —
носи, да не очень изнашивай:
Износишь, Степан Тимофеич, —
пойдешь, золотой, босиком.
Холодный, голодный —
я в людях зимую и летую,
Чужие поля убираю,
чужую скотину пасу.
А где мое счастье — не знаю,
а где моя радость — не ведаю, —
В каком они скрылись
дремучем лесу?
В какую темницу заброшены,
какими цепями привязаны?
Услышат ли голос мой громкий,
пришлют ли хорошую весть?..
Есть мудрая книга на свете,
в которой о счастье рассказано,
И, может быть, мне предназначено
ту книгу найти и прочесть.
Так дайте же, добрые люди,
так дайте же мне наставление,
Чтоб знал я — куда и какая
ведет человека тропа;
Чтоб мог я не хуже, чем писарь,
составить любое прошение,
Чтоб мог понимать по-печатному
нисколько не меньше попа!
Нашел бы я книгу старинную,
нашел бы тогда справедливую,
Над ней бы и в полночь, и в заполночь
сидел, не жалеючи глаз.
Узнал бы доподлинно-точно
про ту про дорогу счастливую,
Которую недруги злые
веками скрывают от нас.
Созвал бы друзей да приятелей,
собрал бы я толпы несметные
Из всех деревень и селений,
из всех обездоленных стран;
Сказал бы: послушайте, люди, —
друзья вы мои безответные, —
Про что вам сегодня расскажет,
о чем прочитает Степан.
Узнайте, за что нас не любят,
за что нас забили, затукали,
За что посылают
живьем на погост…
Напрасно, Степан! —
Не угнаться тебе за науками, —
Науки далёко отсюдова,
науки — за тысячу верст.
А версты туда не измерены,
а тропы туда не проложены…
Напрасно, Степан Тимофеич!
Науки от всех батраков
Глубокой рекою отрезаны,
высокой горой отгорожены
И заперты там
на двенадцать замков.
За лесом за темным
дорога проходит железная,
Над той над железной дорогой
зеленая светит звезда.
По той по железной дороге
быстрое, чем птица небесная, —
Степан Тимофеич видел, —
летят по ночам поезда.
Вагоны проносятся мимо,
сверкая, как радость далекая,
Вагоны проносятся мимо
и тают в тумане, как сны.
Вздыхает Степан Тимофеич,
тоскует душа одинокая,
Да некуда ехать Степану,
да нет у Степана казны;
Да все батраки и батрачки
на свет рождены пешеходами,
И целую жизнь неприкаянно —
навстречу зиме и весне —
Идут эти люди усталые,
бредут со своими невзгодами
По темной Российской империи,
по грустной российской стране.
Их босые ноги изранены,
их буйные головы свешены,
Одёжа покрыта заплатами,
мешки и котомки пусты…
А ты не грусти, Тимофеич,
не вечно же будем мы пешими,
Настанет пора благодатная, —
поедешь, товарищ, и ты.
Твою домовину сосновую
поставят в телегу скрипучую,
Быть может, какая старушка
слезинку смахнет не спеша,
Какой-нибудь дядя степенный
усядется молча за кучера, —
Чего же еще, Тимофеич,
потребовать может душа?
