Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Но все эти причитания продиктованы духом тех времен, когда у девушки и не спрашивали, за кого ей выходить замуж. Вот почему подвыпивший сват возвращает невесту на нашу грешную и прекрасную землю, разъясняя — несколько задиристо и даже грубовато — всю неуместность ее ничем не оправданных, отзывающихся стариною жалоб и причитаний. А жизнь берет свое — и побеждает в ней то удивительное и прекрасное, какое не может не отмести все устарелое и отжившее, расчищает дорогу перед бессмертным и вечно юным:

И как же по такой улице не пойти навстречу новой и радостной жизни, — словно зовет и приглашает нас автор стихотворения.

Поэт навсегда остался певцом и летописцем родной ему Ладоги, соратником своих земляков, сверстников, однокашников, вместе с которыми он делил и горечь неудач и радость побед, неустанный труд и напряженную борьбу, что полностью отозвалось в его стихах, как и ладожские песни, частушки, с детства любимые сказки и предания, — все это так же глубоко откликнулось в творчестве Прокофьева и никогда не замолкало в его стихах:

с восхищением говорит поэт — и в собственных его стихах лад гармоники, песни и частушки, сложенные под ее ритмы, звучат задорно и полновластно, с неповторимой новизной, что также определяло характернейшие черты и особенности творчества А. Прокофьева. Поэт раскрывает еще скрытые в гармонике, не исчерпанные ею возможности и богатства, — это она

и разве может когда-нибудь померкнуть в глазах поэта зарево ее «малиновых мехов», отзывающееся на неумолчное и пронзительное соловьиное пение — как и на голоса всей жизни!

Самый язык ладожской деревни привлекал Прокофьева своей выразительностью, занозистостью, непосредственностью, далеко не всегда отвечающей литературным нормам и грамматическим правилам, и именно в этом находил поэт его остроту и свежесть, что по-своему отзывалось в его стихах, хотя бы в том же «Моем братеннике» («Тырли-бутырли, дуй тебя горой!» и т. п.); такого рода словесная игра придавала иным стихам А. Прокофьева сугубо локальное, «областническое» звучание, чего мы не замечаем в более поздних его стихах.

В ладожских стихах А. Прокофьева слышится и непосредственный отклик на народные предания, былины, баллады — как старинные, захватившие его с детских лет, так и те, какие рождались на его глазах, в современной деревне. Беседуя с одной из сказительниц, своей землячкой, поэт спрашивает:

и она на его глазах слагает сказание о подвигах одного из героев гражданской войны (ее собственного сына!):

А когда белые пытались его переманить на свою сторону, он отвечал им:

Что ж, даже и его бойцы подивились, услышав эти меткие, словно вырванные из-под самого сердца слова, такие живучие и неопровержимые, напоенные народной мудростью и властностью, — и еще отважнее ринулись в бой за свое правое дело…

Здесь образы подлинно современные и необычайно широкие («всемирная песня поется о нем…») выписаны тем складом, какой отвечает духу и языку уже отстоявшихся фольклорных сказов и речений («блоха не глаголет и рак не свистит…»), какие в новых житейских и исторических условиях обретают новое значение, новый смысл, новое — необычайно свежее и резкое — звучание («известно ли белым, что лед не сластит…») — и все это придает традиционному жанру неповторимую новизну и совершенно особый склад.

Или вот другая баллада, названная «Повестью о двух братьях» и также близкая духу героических сказаний. Эти братья стали врагами: один ушел к белым, а другой, младший, — к красным. Мы можем только предугадать, чем закончится их схватка, от исхода которой зависит и судьба всей земли, — не напрасно младший ударил

Вот почему за этой борьбой пристально следят не только люди — сами стихии земли и неба словно бы вовлечены в нее, и не случайно

наблюдая за ожесточенной и непримиримой борьбой.

Этот образ, вырванный из фольклора и по-новому истолкованный, позволяет увидеть в необычайно широкой перспективе один из эпизодов гражданской войны, придает ему особую масштабность и значительность, близкую к легендарной.

Бросается в глаза и то, что, опираясь на фольклорную традицию, поэт не ограничивался ею, а по-своему развивал ее, придавал фольклорным мотивам новое и вполне современное звучание, как это мы и видим хотя бы в стихотворении «Не ковыль-трава стояла…». Здесь легко различимы типичные для фольклорной поэтики параллелизмы и противопоставления:

Смертельно ранен один из партизан, и вот он отправляет своему отцу «письмо-грамоту» через «верного коня», согласно старинному и воспетому во множестве народных песен и преданий обычаю, в духе которого он воспитан. Вместе с тем он чувствует неотъемлемую принадлежность своему времени, вот почему в его письмо помимо традиционных мотивов и образов входят и сугубо современные, продиктованные нашими днями:

Как видим, баллады А. Прокофьева не растворяются в потоке произведений этого жанра, весьма распространенного в свое время и пошедшего в ход с легкой руки Николая Тихонова («Баллада, скорость голая, Романтики откос, Я дал тебе поступь и рост…»), а обладают теми качествами и особенностями, какие резко выделяют их из этого потока, сообщают им широкое значение и неповторимое своеобразие. В них слышится непосредственная и издавна знакомая народная речь, с ее идиомами, пословицами, поговорками, образной выразительностью, поразительной своей точностью, емкостью, предметностью. Но в этих стихах они обретают и новое звучание, отвечают духу нашей современности, тем балладам и легендам, какие рождались на глазах поэта и отвечали новой героике, захватившей внимание и потрясшей воображение наших творцов и сказителей своей значительностью и масштабностью.

Если первая книга избранных стихов Прокофьева называлась «Сотворение мира» (1931), то это название далеко не случайно: сотворение, о котором говорит здесь поэт, обретало в его глазах не какой-то абстрактный и фигуральный смысл, а самый что ни на есть буквальный, ибо именно так и в такой масштабности воспринимал и рассматривал поэт все то, что происходило в окружающей жизни и в чем он сам — так же, как миллионы и миллионы его сверстников и современников, — принимал самое активное участие. Это и порождает то чувство единства с ним, когда поэту представлялось, что не только он участвует в преображении мира, но и этот мир отзывается на всю область его переживаний, раздумий, стремлений и так же принимает в них самое непосредственное и деятельное участие, несет на себе их отсвет.

Той широте и неоглядности, какая раскрылась перед нашими людьми, отвечает и широта их внутренней жизни, где все может наполниться неповторимыми и многоцветными красками, звучаниями, голосами, как мы читаем в стихах, посвященных любимой:

и ради нее можно отважиться на все, даже и на то, что кажется неисполнимым:

В таких необычайных масштабах, охватывающих просторы и стихии всего окружающего мира, раскрывал перед нами поэт свои чувства, даже и те, какие носят сугубо личный характер.

Когда он славил свою «огненно-раздольную страну», то и самые восторженные восхваления и гиперболы не были для него излишними и чрезмерными, ибо полностью отвечали его живому чувству, его внутренней широте, его радостному утверждению победы, рожденной на полях великих сражений. Это полновластно воплощалось в его стихах, определяло их внутреннее горение, безудержный в своей широте и смелости размах, все средства художественной выразительности, призванные передать всецело захватившие поэта переживания и помыслы, их высокий подъем. Вот почему, восторженно воспевая свою землю, поэт от одних, нарушающих все пределы внешнего правдоподобия, образов и сравнений сразу переходит к другим, еще более размашистым и беспредельным, — только так, полагал он, можно передать весь накал захвативших его страстей.