несколько вёрст песчаный плёс; на обоих берегах виднелись поля с поднятым паром и зеленеющей озимью, а за ними – изреженные остатки девственного леса, перемежаемые луговинами, где ещё бродил скот.
В самой усадьбе обособленно от скученных изб крепостных размещались несколько жилых строений с подсобными хозяйствами при них, принадлежавшие вольноотпущенникам; от обычных они отличались внушительной величиною, более искусной отделкой и отменным собственным заботливым содержанием.
Возвращаясь, фаэтон проезжал мимо одной из кузниц; как следовало из пояснений Филимона, она была самой крупной в имении и выполняла заказы не только других имений Лемовских, но и сторонних, в ряде случаев даже из дальних уездов.
Здешние кузнецы выковывали лемеха, тележные изделия, весь ассортимент необходимого селу хозяйственного инструментария, фигурные ограждения, вещи, необходимые в домашнем пользовании.
На всём пути продвижения экскурсантов можно было видеть следы привычной для текущего времени человеческой деятельности. От опытного взгляда не мог бы ускользнуть тот ритм хозяйственных и побочных работ, который был необходим и снижать который не допускалось, несмотря ни на какие помехи.
Нельзя было не проехать около церкви.
Повернув к ней уже по направлению к господскому дому, экипаж медленно двигался вдоль ограды сельского кладбища.
Здесь Алекс обратил внимание на одинокий свежий крест, не смыкаемый с другими, расположенными ровными рядами чуть от него поодаль. Также поэта заинтересовало то, что ограда воспринималась передвинутой – в сторону от массива погоста и что ею прикрывался уже и свежий крест, в то время как ранее место под ним могло быть неогороженным.
В связи с чем предпринята перепланировка? И не тот ли это предмет, виденный им вчерашним ранним утром, когда мужики несли его в сторону кладбища, а его карета только въезжала в поселение?
Здесь открылась для поэта ещё одна горестная страница в судьбе Фила Антонова.
Священник, опекающий приход, отказал в похоронах самоубийцы на поселенческом погосте. По данному случаю он втянул Лемовского в грубые взаимные пререкания и в дискуссию с ним и оставался верен своей кондовой позиции, ссылаясь на существующие правила. Грозился не только донести о возникшем инциденте архиерею, но и привезти того сюда, чтобы те самые правила соблюсти в их каноне.
Так или иначе, но Фила пришлось захоронить вне кладбищенской ограды. Прежний крест над его могилой уже сильно подгнил и кренился. Лемовский, под влиянием произошедшего в самое последнее время, уже не пытался держать в себе огорчений от непослушного побочного сына. Пересиливая их, он уговорил-таки священника отказаться от предыдущего запрета.
Ограду перенесли незадолго до наезда в усадьбу жандармов. В канун отъезда с ними из имения барин распорядился изготовить и установить над могилой новый крест. В кузне ещё не успели с гравировкой надписи на табличке к нему – о бедном усопшем…
Прогулку можно было считать удавшейся, полезной и приятной. Алексу доставляло удовольствие находиться в обществе двух сестёр, красота каждой из которых, казалось, была зеркалом для другой. Хотя Аня и старалась укрыть своё тайное ночное свидание с поэтом и обращалась к нему на вы, Ксюше об этом эпизоде, видимо, было известно и не иначе как от самой Ани и притом в некоторых подробностях, и она как будто даже радовалась за сестрицу, а, может, и завидовала ей.
От Ани Ксюшу отличало лишь то, что её телесные формы хотя и были уже вполне образованы, однако ещё не имели той законченной развитости, которая была совершенно неотразимой у старшей сестры. Глядя в сияющие лица обеих спутниц, он ощущал таившуюся в них загадочность и то волнение, которое исходило от них в связи с его присутствием.
Поэт знал твёрдо, что Аня уже всецело покорена им и что она изыщет любую возможность быть с ним в интиме ещё…
Федот Куприянович, как управляющий не только в Лепках, но и во всех остальных имениях Лемовских, был прекрасно осведомлён о колебаниях курса денежных ассигнаций, об их «вольной» стоимости по отношению к серебряному рублю в той части губернии, в которую наряду со здешним входили и многие соседние уезды.
Разницей курса определялся общий уровень хозяйственного развития территории, и чем такое развитие было активнее и успешнее, тем более алчным при истребовании платежей следовало быть всякому, кто становился участником делового оборота.
В нём, в этом явлении, уже пульсировала некая свобода, истреблявшая традиционное для страны и во многом неадекватное понимание дворянами смысла той или иной сделки.
Чаще всего именно здесь пролегала граница, отделявшая ещё робкое в ту пору свободное предпринимательство от действий хотя и одинаковых по значимости, но пока не освящаемых свободою.
Соответственно этому к назревавшим переменам помещики в своём подавляющем большинстве оставались ещё глухи и нелюбопытны.
Лемовский, как отличавшийся более свежими воззрениями на окружавшую его жизнь, мог бы самостоятельно постигать существующую игру. Но даже в нём барское прежнего покроя продолжало преобладать. Поэтому так важно было для него довериться маститому управляющему. Доходная часть от ведения хозяйства, которую удавалось получать благодаря прежде всего стараниям менеджера, его вполне устраивала; ведь она хотя и не была столь уж значительной, но не опускалась ниже порога, за которым бы виделось разорение. Да и во мнениях владельцев имений и душ, ближних и даже весьма отдалённых отсюда результаты, получаемые Лемовским, на протяжении ряда лет признавались лучшими по сравнению с их собственными.
Содействуя этому, Федот Куприянович в каждой, даже мелкой операции, что называется, гнул своё. В отношении займа Алексу он, однако, не мог извлечь сколько-нибудь весомой выгоды к пользе хозяйства. Здесь курс ассигнаций хотя и мог считаться достаточно высоким, но он всё же значительно уступал петербургскому или московскому. И процент на выдаваемую в долг сумму да и она сама при её погашении, как было заведено, должны были исчисляться по курсу непременно местному – как бы в покорность влиянию столиц.
Не помогло тут и предложение управляющего о предоставлении части ссуды поэту разменной монетой, причём даже со скидкой от фактической местной стоимости бумажного, ассигнационного рубля. Это было широко известной уловкой, когда пробовали сбывать припрятанные и уже основательно обесцененные устаревшие медные деньги. Согласиться на это, значило показать в расчётах полнейшую неосведомлённость.
Также неприемлемым оказалось предложение управляющего не учитывать лажа в пользу берущего в долг – за предоставление ему суммы в рублях ассигнациями, а не серебром.
Обойдя эти препятствия, поэт получал ссуду на выгодных для него условиях, и уже само по себе выгодным было его обращение к периферийному кредитору, о чём он знал по опыту своих предыдущих таких займов. Размер долговой суммы и срок её возврата также сполна удовлетворили
