* * *
— Мне сегодня на тропинке
Грач дорогу уступил! —
Так урок учитель начал.
Рассмеялися девчонки,
Рассмеялися мальчишки,
Рассмеялся целый класс.
Если б люди, как учитель,
Так легко шутить умели,
Жизнь была бы много лучше
И счастливее для нас.
Моя поэзия от совести,
Моя поэзия от сердца.
В ней слышится и ветер стонущий,
И нежная струна оркестра.
В ней не найдется модной зауми,
И нет в ней ребусов под рифму.
К природе тянутся глаза мои,
Вот лес, вот луг, вы посмотрите!
Моя поэзия от матери,
От верности родному дому,
Моя поэзия внимательна
И родственна всему живому.
Где только не была строка моя,
Куда ее не заносило!
Была за Волгою, за Камою,
Насквозь прошла по всей России.
Моя поэзия — сыновнее
Признание в любви к Отчизне,
Она любовью установлена,
Любовь ее первопричина.
Какая сила повелела,
Чтобы на Русь пришла холера,
В глуши поэта заперла?
Ну что ж, он взялся за дела.
Как там теперь его невеста?
Что б ни было, хандре не место,
И вот уже скрипит перо,
Когда мертвецки спит село.
Тридцатый год. Поэту тридцать,
Чуть более. Пора жениться,
Прощаться с жизнью холостой,
С литературной суетой.
Решается! Но так ли просто
Обжить ему семейный остров,
Поклонниц и друзей забыть
И успокоенно зажить?
Тревожно у него на сердце,
Где вы, друзья-единоверцы,
Благословите ль вы его
Быть мужем счастья своего?
Рисуются черты невесты,
И вспоминаются аресты,
И декабристы, и Сибирь,
Но карантин кругом. Сиди!
Как быть? Он, Пушкин, непоседа,
Ему нужны — вино, беседа
И женщины, но он для них
Уже помолвленный жених.
Пока жены под кровлей нету,
Пристало буйному поэту
В строку все буйство перенесть.
Прости, Наталья, выход есть!
Он пишет, пишет, пишет, пишет,
Во тьме горит его окно.
В себе поэт такое слышит,
Что только гению дано.
Не мешкай, Пушкин! Браво! Браво!
Уж не померкнет больше слава
Твоих осенних вечеров,
Твоих пленительных стихов!
Под белым башлыком
Бештау с Машуком.
Под белою чалмой
Эльбрус, как часовой.
Край высей снеговых
Знал Пушкина в живых,
Здесь Лермонтов убит.
Стою, меня знобит.
Снег пламенем объят.
В горах горит закат.
Ко мне спешит седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Зачем на склоне дня
Запальчивость коня?
Остановись, джигит,
Здесь Лермонтов убит.
Джигит на землю слез,
И дрогнул зимний лес,
И воцарилась грусть
В твоем лице, Эльбрус.
Стал холоден сугроб,
Как тот свинцовый гроб,
В котором, бездыхан,
Поручик из Тархан.
Джигит папаху снял,
Коня к себе прижал
И со своим конем
Печалился о нем.
Сказал он в тот же миг:
— Он и для вас велик.
Он полюбил Кавказ,
А заодно и нас!
Вскочил в седло седок,
Цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Я следом шел пешком
К Бештау с Машуком.
Живые свечи горят над гробом,
Сердечко пламени дрожит.
Под каменным и тесным сводом
Великий Лермонтов лежит.
А рядом с ним его родные —
И мать, и бабушка, и дед.
Как коротки пути земные,
Был человек — и вот уж нет.
И вот уж он собранье праха,
Смолк жизни звонкий бубенец.
Кладу ладонь свою без страха
На гробовой его свинец.
Кладу и говорю: — Учитель,
Не верь, что в склепе тишина,
Вдовою плачет беззащитной
Поэзия, твоя жена!
Ты на стихи себя истратил,
Строк огневых не остудить.
Прими мою святую клятву
Поэзии не оскорбить.
Съезжается народ в Тарханы,
Он весь вниманье, весь — порыв!
Природа говорит стихами,
Какие Лермонтов творил.
Его именье родовое
Мятежный дух его хранит,
И над вечерней тишиною
Звезда с звездою говорит!
Дайте-подайте
Гармонь на ремне,
Музыки, музыки
Хочется мне!
Той, деревенской,
Которая — та!
В ней и сердечность
И простота.
Буйство с размахом
И синевой,
А по рубахам
Вихрь огневой.
Вот она, молодость,
Вот она, Русь!
В пляску с задорной
Гармошкою рвусь.
Дайте-подайте
Лихой перебор,
Девки вокруг меня
Наперебой.
Радуга юбок,
Молния лиц.
Сколько голубок,
Сколько девиц.
Разве кого-то
Загонишь домой?
От удовольствия
Стонет гармонь!
Слово баба — не укор,
Баба — крепость, баба — сила,
Аппетитно с давних пор
Русь его произносила.
Слово «баба» из стихов
Удалил один редактор.
Баба — лучшее из слов,
Баба — это как реактор.
В слове «баба» шторм морской,
Слово «баба» можно трогать,
Бабы — это род людской,
Мужики рожать не могут,
Не умеют, не хотят,
Им бы пиво и сосиски.
Если «бабу» запретят —
Сделают не по-российски.
Если кто-то, сняв пенсне,
Протерев их мягкой кожей,
Скажет: — «Бабу» мы вполне
Можем вычеркнуть!
— Негоже!
Незачем казнить слова
Бюрократией бесплодной!
Баба — как жила-была,
Так и есть в душе народной!
Моя свеча полгода не горела,
Наплывы уберу, зажгу.
Мне ссориться с тобою надоело,
На пламени свечи спалю вражду.
Помиримся! Ты любишь, ты страдаешь,
Я вижу по движению бровей.
Зачем ты в мое сердце попадаешь
Язвительной остротою своей?!
Свеча горит и телом убывает,
Рассеивая свой печальный свет.
Помиримся! Размолвка убивает,
А жизнь одна, и воскресенья нет.
Надеюсь, ты мольбу мою услышишь
Среди других сигналов мировых.
И если сразу «да» мне не напишешь,
Услышу это сам из уст твоих!
Когда на душе чистота родниковая,
Рождается слово и все удается,
В тебе все завинчено и состыковано,
Высокая нота свободно берется.
Ты ходишь и слушаешь звуки земные,
Вот шмель на струне заиграл басовито,
Кузнечики там, где луга заливные,
Стрекочут о том, что пришла косовица.
Скрипит коростель своей дужкой ведерной,
И едет, и едет на старой телеге,
И в музыке, в общем-то очень задорной,
Есть привкус вечерних и грустных элегий.
Душа на лугах отдыхает от связи
Не с кем-то — с самою великой природой,
Легко и свободно в могучем экстазе
Становится исподволь праздничной одой!
