Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

Каштан роняет факелы, развеян
Цветов боярышника аромат.
Дверь хлопает, свет ливнями рассеян.
Май на исходе; дай мне кружку, брат.

Весна судьбы нам новой не предложит,
Разрушил май златые алтари.
Утешит ли грядущий год? — быть может,
Но нам уже не будет двадцать три.

Мы далеко не первые, наверно,
От бурь житейских прячемся в трактир,
Хороним планы и клянем всю скверну
И подлеца, что сотворил наш мир.

Несправедливость высшая — обманом
Лишать всего, что жаждем обрести.
Для душ веселье стало лишь дурманом
К могиле на бессмысленном пути.

Несправедливость; но налей мне снова.
Не принцами мы родились на снег.
В наследии людей судьбы основа:
Хотим Луну — к ней сил добраться нет.

Сегодня собрались над нами тучи,
А завтра прочь умчатся все дожди.
Чужая плоть сожмется в боли жгучей,
Скорбеть душа начнет в другой груди.

Не знает гордый прах иной юдоли —
Не вырваться из гибельных цепей.
Но, друг мой, нам ли покоряться боли?
Взвали на плечи небо, эль допей.

В молчанье, чтоб речам внимать, шли на гору Додоны.
Великий камень там застыл, источник била дрожь,
В дубовой роще ветер стих, в сосудах медных — звоны.
Где вторит эхо тишине — реклась богами ложь.

Вопрос святыне задал я, чья речь не прекратится,
Мне сердце правду прорекло, прозрачней, чем вода.
В пророческой пещере мне провозгласила жрица.
«Нам скоро гибель суждена, не жить нам никогда».

О, жрица, твой мне ясен крик, он разума не тронет.
Пусть эхо смолкнет, пене с губ слететь давно пора.
Вино вкусней, чем соль морей, но пьет ее, кто тонет.
Та новость, что известна мне, нимало не стара.

«Король, полмира покорив, войска ведет с Востока.
Они пускают тучи стрел, сметают все в пути.
Тот не вернется никогда, кто гибнуть рад без прока».
Спартанцы сели на скалу, чтоб косы заплести.

На ярмарку в Ладлоу сотнями сходятся парни
Из кузниц и с мельниц, оставив овин и стада.
Милы им девицы, милы им попойки и псарни,
Но части состариться не суждено никогда.

Из сел, городов и с полей повалили гурьбою,
Немало надежных и храбрых меж ними там есть,
И много пригожих, и статных, и добрых душою,
И мало кто в гроб унесет свою юность и честь.

Хотел бы я их опознать по невидимым знакам —
Счастливых ребят, что уже не узрит этот град.
Удач пожелать незадачливым юным воякам —
В путь парни уходят и не возвратятся назад.

Но сколь ни гляди, их узнать и окликнуть не вправе.
Вернут незатертой людскую монету туда,
Где ждет их создатель — парней, что погибнут во славе,
Которым состариться не суждено никогда.

Остынь, душа, остынь. Твои доспехи хрупки,
Земля и твердь прочны на вековых корнях.
Душа моя, тоске не делай ты уступки
И не забудь о тех беспечных долгих днях.

Во мраке рудников брат брата ненавидел.
Я спал и не скорбел по льющимся слезам.
Сочились кровь и пот, но в снах я их не видел
Не знал забот, пока был не рожден я сам.

А ныне тщетно я найти хочу причину
Шагаю и дышу, смотрю на солнца лик.
Остынь, душа, остынь. Нам видеть лишь годину:
Пусть произвол царит, давай потерпим миг.

Взгляни: земля и твердь больны с времен созданья.
Вот думы тщетные, что сердца рвут струну:
Презрение и зло, страх, ненависть, страданья, —
Зачем проснулся я? И вновь когда усну?

На тропах памяти всегда растут цветы минувших дней.
Прекрасны прежние года: мы роз не видели красней.
Побеги юной резеды нам улыбаются вослед,
Фиалок сладкие ряды не увядают столько лет!

Там мама нежною рукой ласкает у дверей сирень;
Плывя вдоль памяти людской, вдыхаем ароматов тень
И вновь переживаем все былые радости не раз,
Дань отдавая той красе, что детям ведома подчас.

Старенье, смерть — живых удел. Хранит лишь память мертвых след;
Кто пышной юностью владел, освобожден от мук и бед.
Малыш, что Богом призван был так много, много лет назад,
Младенцем в памяти застыл — я встрече с ним безмерно рад.

Восторг не канул в бездну лет. Не уничтожат дождь и снег
Ушедшей розы дивный цвет, что знала ласку росных нег
И в памяти свежа, как в миг, когда лишь сорвана была.
Ее прекрасней ныне лик, чем в день, когда она цвела.

На тропах памяти всегда цветет блаженство прежних дней,
Бог дал нам власть, чтоб вновь сюда призвать их из страны теней.
Ночами, будто наяву, мы входим в мир былых чудес
И грезим, глядя в синеву давно поблекнувших небес.

Ах, если б в платьях «от кутюр»
Любому нравиться повесе,
Есть шоколад и конфитюр,
Забыв о весе.
С латыни текст переводить
И заниматься римским правом.
Семь дочек хочется родить
С веселым нравом.
Ходить в брильянтах и шелках…
Но есть заветное желанье:
Мне б на балах и пикниках
Хранить молчанье.

Ах, если бы молчать мне на банкетах.
Досадно слышать каждый раз,
Как, заглушая даже джаз,
Слов трачу месячный запас,
За фразой сыплю фразу.
Но с детства — нет уж больше сил —
Лишь колокольчик прозвонил,
Так, словно черт меня подбил,
Болтать кидаюсь сразу.
Прием, девичник иль фуршет —
Зачем перечить мне соседу,
Спешить, как бабочке на свет
Встревать в беседу?
Подруги, что меня умней,
Не рвутся обсуждать всё скопом.
Я ж в спор влетаю, как жокей,
Лихим галопом.
Кино, спектакли, сплетни дня
Сужу, ряжу о моде властной,
И что ж? Готов убить меня
Сосед несчастный.

Ах, если бы молчать мне на банкетах.
Когда кипит котел страстей,
Зачем же мучить мне гостей
Сентенциями всех мастей,
Теряя всякий разум?
Я спор веду как дирижер,
Но тут выходит форс-мажор —
Последний стойкий ухажер
Сбегает раз за разом.

Фортуна, жду твоих даров!
Мне б спать полдня и петь кантаты,
На скрипке — лучше мастеров —
Играть сонаты.
Порхать изящнее пера —
Гран-па исполнить без изъяна.
Но только вспомню, как вчера
Вещала рьяно…
Взамен богатства без труда,
Хвалебных отзывов в газетах,
Ах, если бы молчать всегда,
Ох, если бы молчать всегда,
Эх, если бы молчать всегда
Мне на банкетах.

Казенный конверт: небеса,
Синяя вышина.
Штампует здесь адреса,
Глумясь над надеждой, Луна.
Прочтет нам Смерть-прокурор
Отсрочку иль приговор?

Стою на Божьем клочке у дальнего края земли.
Вздымаются пики вокруг, река бормочет у ног.
Гадаю, зачем я был создан, впустую ли дни ушли:
В последнем моем приюте настолько я одинок.

В последнем! Да, смерть близка. Слыхал ли ты плач мужчин?
(Рыданья корежат их души и рвут их, словно в аду.)
Бывало, и я рыдал, но слез больше нет средь морщин,
Сижу в пустынном безмолвье, покоя вечного жду.

Покой! Ну, так вот он вокруг; безмолвье до самых корней.
Оделись хребты в горностай, наряд золотой у холма.
Илистый, синий Юкон бурлит у хибары моей.
Мне, думаю, только река сойти не дает с ума.

Ты — монстр безжалостный днем, ты — черствая, жадная тварь.
Стремнины, пятна мазута — и смерч кружит над рекой.
А ночью — Титан ты в муках, угрюмый, темный бунтарь,
Навеки в бешенство впавший, жаждешь найти покой.

Ты требуешь дань человечью, но не попаду в западню.
Юкон, я нрав твой усвоил, и ты признал мой диктат.
Я лес рублю и сплавляю, в Доусон плот свой гоню,
Там деньги, виски и бабы, а следом за ними — ад.

И ад и муки затем. Живя в одиночестве здесь,
Я б жизнь, что осталась, отдал, чтоб бремя с себя свалить.
(Отказано в искупленьи тем, кто злобствует днесь. —
Те губы, что Бога хулили, не смогут Его молить.)

Бессильный, как жук, что наколот навек на иглу Судьбы;
Несчастный в камере смертных, к тюремной ограде взлети!
Задавлен безбрежным миром, я жду, устав от борьбы,
Тону в тишине, где лишь небо и звезды, как конфетти.

Смотри! Из дальней долины рапира вонзилась в ночь,
Прожектора луч с парохода — он молча шарит в горах.
Вот гордая сила чужая, что тьму прогоняет прочь,
Уверенно, торжествуя, везет и надежду, и страх.

Словно смотрю на сцену — мне жизнь парохода видна:
Мелькают веселые лица, доносится стук колеса.
Сердце бьется всё громче, но падает вновь тишина.
О чувствах в нахлынувшем мраке знают лишь Небеса.

Быть может, меня замечал ты, быть может, меня жалел —
Бродячего лесоруба, вот здесь у хибары моей.
Однажды меня не увидишь; презренье — изгоя удел,
Жалость меня не утешит: усну до скончанья дней.

Была моя жизнь задачей: в ней ответа нет искони.
Я бился, глуп и небрежен, не знал о тщете труда.
И вот итог нулевой. Скорее, о Смерть, смахни
С доски меня, будто школьник: однажды и навсегда.