ГАЛАТЕЯ 1990
Руки пачкаю мокрой глиной,
злюсь, ломаю, всю ночь курю…
Что ваяю?
Да вот мужчину…
Мужичка для себя творю.
Неказистый?
Так дело вкуса.
Не плейбой, не делец — прораб,
а глядишь, не родит искуса
у других — незамужних баб…
В меру пьющий да в меру бьющий
доминошник в штанах мешком,
курит «Приму», подсолнух лущит,
с мужиками засев кружком…
Нос — картошкой, а рот — подковой,
со спины — и совсем дебил…
А попробуй, слепи такого,
чтоб, как душу, тебя любил…
Помнишь, когда этот парус был новым и ярким,
Ты говорил — Пенелопа ждала Одиссея,
Я привезу тебе кучу заморских подарков,
Будут соседки судачить от злости косея,
Будут подружки шептаться — подумаешь, штучка!
Так нарядилась, как будто ни вкуса, ни меры!
Жди, Пенелопа. А то, что заначил с получки,
Спрятано в томе великого старца Гомера…
Помнишь, когда этот парус был ярким и новым,
Я отвечала — с дарами сплошные заботы.
Лучше рыбачить, под вечер являться с уловом,
Глосиков жарить и «Шабское» пить по субботам…
Помнишь, когда этот Понт назывался Эвксинским,
Ждать Пенелопа могла двадцать лет не старея…
…Старый Гомер, припорошенный пылью российской,
В доме пустом опоздавшего ждет Одиссея…
ВЕЧЕР ОТДЫХА ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЗА ТРИДЦАТЬ
На тёмные пророчества,
волшбу и колдовство
слетались одиночество,
Кружили, руки выпростав,
морщиня жалко лбы,
надеясь что-то выпросить
у скаредной судьбы.
Сплеталась нить непрочная
печального родства,
и мёрзло одиночество
в объятиях вдовства…
Вам, Арамис, всё сказано не мной,
и ваших снов не я золотошвейка…
Я — лишь узор. Затейливая змейка
средь фауны и флоры остальной.
Второй октавы пятая струна,
соль на ладони, легкий бег олений…
Мой завиток, украсив письмена,
ни слова в них, и буквы не изменит…
И всё-таки, здравствуй!
Когда сквозь молчанье Вселенной,
сквозь меру и разум,
сквозь каменный лом Вавилона,
сквозь холод пустого
томящего, ждущего лона
пробьётся ползвука,
я встану на оба колена
и просто заплачу,
как плакать давно разучилась —
бессильно, бесстыдно,
как ливень — дробясь и мелея,
как тот звездочёт,
что дождался кометы Галлея,
и умер от счастья…
И всё-таки…
Всё-таки, здравствуй!
МАРИЯ
Велели покориться — что ж, пожалуй…
Иосиф стар, а я хочу детей…
Спаси нас Бог от низменных страстей,
От наводненья, мора и пожаров…
Но даже без корысти — лучше Бог,
Чем случай ненадежный и хмельной…
Иосиф стар…
Не век же быть одной,
Копя бесплодья горькую поклажу.
Да будет Сын — не Божий — только мой!
Пусть он докажет!
БОГ
Зачем любовью к женщине земной
Осквернено великое рожденье?..
Пятак свиной,
Исчадье,
Наважденье
Тому виной…
Мария! Ангел мой!
Твой старый Бог совсем сошел с ума
И мелет чушь — прости великодушно…
Покорная, а смотришь непослушно…
Податлива, а всё же не сама…
Пойду в кабак. Нарежусь, заскулю
на каменном плече у вышибалы…
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю…
Я в бесконечном имени твоем
Целую каждый звук и пью отдельно,
Измятою простынкою постельной
У ног твоих обласкан и смирен,
И Божьей волей ночь всё длю и длю —
В бесплотном теле плоти места мало…
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю…
МАРИЯ
Такая нежность, будто вниз лицом
Я в ландыши упала или мяту,
И так тепло, счастливо и невнятно
В его руках, заплетенных венцом…
Не за грехи — за стынь и маяту
Копеечных постылых ежедневий
Рожденные не в радости, но в гневе,
Зачатые, как кошки, на свету,
Мы падаем друг в друга… И без снов
Кружится ночь над солнечным сплетеньем, —
И легкий сплав един и совершенен
Без слов.
БОГ
Бог родился — упругий, золотой,
Дав мне Отца единственное званье,
И крошечной властительной пятой
Уже попрал мое существованье,
И молоко из лопнувших сосков
К нему спешит… Мария! Дай скорее, —
Пусть не кричит… Ну, хочешь, я побреюсь,
сменю на джинсы тогу — и готов
Рысить за молоком за два квартала,
Стирать пелёнки, день и ночь не спать…
Затих… уснул…
Усни и ты… устала…
Мария…
Мать.
МАРИЯ
Стёрты губы. В глазах убежавшая ночь
Задержалась, к вискам проведя полукружья…
За стеною архангелы пробуют ружья…
Безмятежны в кроватках сынишки и дочь…
И любимые руки — знакомый озноб,
И вода пересохшим губам, как причастье,
И влажнеют ладони от вечного счастья,
Опускаясь крылами на Божеский лоб…
Что архангелы — пусть гомонят за стеной:
— Бог лишился ума! Бог рожает мышей!
Я Иисусами всех назову малышей,
Он Мариями девочек — всех до одной!
Пусть готовят распятье — великий искус —
В сумасшедших домах и теперь не новей!
Эй, архангелы, гляньте, который Иисус
Из моих сыновей?
Не ищите, — колышется тень от сетей,
Назначайте Христа из ближайшей родни —
Мы уходим.
Любимый, закутай детей.
Мы идём не одни.
БОГ И МАРИЯ
Мы знали брань, площадное гнильё,
Но Смерть уже не давит страшным грузом —
Мы вечные — в Мариях и Иисусах,
В любви и бесконечности её!
Пальцы не просят колец,
уши не просят серёг…
Зодиакальный Стрелец
над головами залёг…
…Если бы веком назад, —
было бы время балов,
и расцветали б глаза
в мраморе женских голов,
и кружевной котильон
плыл бы, качаясь слегка,
милями, вёрстами, льё,
пылью до потолка…
…Век мой! Смола и свинец!
Третьего Рима позор,
третьего Рейха конец,
ветер, ноябрьский сор…
…Век мой — горбун и главарь,
бреющий души и лбы,
я дочитала букварь
к водоразделу судьбы!..
Я добрела, наконец,
к тайне, и тайна проста —
пальцы не просят колец,
тело не просит креста…
Ещё не знаю — по какому списку,
по тайной канцелярии какой
мне проходить,
но чувствую, как низко
судьба огонь проносит над рукой…
Палёным пахнет волосом, но кожа
пока ещё ознобно–холодна…
О, Господи! Как призрачно похожи
на этой части суши времена!
Как будто утомясь от вечных бдений,
не дожидаясь Страшного Суда,
бог создал заповедные владенья
и перестал заглядывать туда…
Мелкотравчаты все измышленья —
в них ни грамма от боли всерьёз, —
от томленья до тихого тленья
цепь заученных формул и поз…
Да простится нам это актёрство,
может, спишется на времена, —
слишком долго с завидным упорством
под горшок нас равняла страна,
та страна, коей более нету,
что почила не в Бозе, но в зле,
та шестая — закрытая свету —
часть блаженных, снующих в золе,
та последняя в мире задача
из раздела судеб и примет…
почему же сегодня я плачу,
подсмотрев у соседа ответ?..
Нынче модно висеть на кресте,
но не до смерти и, чтоб недаром…
Ты не пробуй — пусть пробуют те,
у кого есть привычка к базару…
В королевстве неверных зеркал
переплёт притворится оконный
тем крестом, что так жадно искал,
и лубок притворится иконой,
и под смех одиноких зевак,
под веселые оклики снизу,
как весенний предпраздничный флаг,
будешь ты трепетать над карнизом…
…Постарайся. Не пробуй. Стерпи.
Это душу насилуют черти!
Добреди. Доскрипи. Дохрипи
до короткого: «Умер от Смерти»,
и когда зацветёт на кусте
синий тёрн после долгого снега,
может, скажут: «Он был на кресте,
потому что не мыслил побега…»
