* * *
Почему поет родник,
Ни на миг не умолкая?
Потому что он возник
Для тебя, моя родная.
Лучше всякого ковша
Две твоих ладони, Лада.
Холодна и хороша
Родниковая прохлада.
Пей! Живительный глоток
На какое-то мгновенье
Даст тебе телесный ток,
Силу, бодрость, вдохновенье.
Вот сама ты попила
И меня поугощала
И по полю поплыла
Величаво, величаво.
Майский полдень поднял ввысь
Жаворонка над простором.
Милая, остановись,
Слушай, как он там раскован.
Замерли и ты и я —
Нас искусство полонило.
От такого забытья
Ты косынку уронила!
Опять продолжаются наши прогулки,
Под нами не снег, а трава и земля,
И мы не в Москве, не в глухом переулке,
У Сетуни, там, где гнездо соловья.
Где облако белым, седеющим чубом
Чуть солнце прикрыло и бросило тень,
Где ветви листвой прикасаются к чуду
Чуть смуглых твоих оголенных локтей.
Опять продолжаются наши влюбленья
У тына, где тихо белеют сады,
У речки, которая вдруг замедленья
Меняет на бег белогривой воды.
Опять я гляжу на тебя и любуюсь
В поющем, щебечущем майском лесу,
И если ты скажешь мне: — Милый, разуюсь!
— Прекрасно! А туфельки я понесу!
Скажи мне словечко, обрадуй немного,
Согрей мою душу, покамест жива,
Что б я из молчальника глухонемого
Вдруг стал богатырски богат на слова.
Чтоб все родники мои дружно забили,
Чтоб все мои радуги встали в полях,
Чтоб все соловьи меня так полюбили,
Чтоб эта любовь засветилась в словах.
Скажи только слово, какое ты знаешь,
Оно, как в темнице, томится давно.
Пускай, как прекрасная музыка с клавиш,
В порыве сближенья сорвется оно.
Я любящим сердцем то слово поймаю
И в самом заветном гнезде поселю.
Я цену ему, как и ты, понимаю
И суть его только с тобой разделю!
У тебя на губах горчинка.
— Что с тобой?
— У меня морщинка! —
Не расстраивайся, мой друг,
Не такой это тяжкий недуг!
— Где она?
— Видишь, вот она, слева.
И когда она, подлая, села?
Как же это я недосмотрела,
Неужели когда я спала,
Она молодость отобрала?
— Успокойся, моя родная,
Я слова молодильные знаю,
Я одно лишь словечко скажу
И лицо твое омоложу.
Мы морщинку твою поборем
Темным лесом, и Черным морем,
И всесильной волшебной водой,
Будешь ты молодой-молодой!
Ты сегодня такая усталая.
Грустный взгляд и померк и поник.
Не решаются даже уста мои
Прикоснуться к тебе хоть на миг.
Помолчим. Окна очень морозные,
Не надуло бы в спину, смотри.
Третий день холода невозможные,
Даже спрятались снегиря.
Чем морозу мы не потрафили,
Что разгневало старика?
Как люблю я твою фотографию
С белым кружевом воротника.
Ты на ней так нежна и доверчива,
Так хрустально чиста и хрупка.
А в глазах твоих — символы вечные:
Море, лебеди и облака!
Я ранил тебя, моя белая лебедь,
Печальны, заплаканны очи твои.
Что я виноват — я не прячу, я плачу.
Как сокол подстреленный, сердце в крови.
Я ранил тебя и себя обоюдно.
Я ранил тебя и себя глубоко.
Поверь, дорогая, мне горько и трудно
И горе мое, как твое, велико.
Тяжелые, черные думы роятся.
Пока ты в обиде, мне их не избыть.
Чем дружба нежней, тем ее вероятней,
Как тонкую, хрупкую вазу, разбить.
Я знаю, что дружбы твоей я достоин,
Ты только мне горечь обиды прости,
Иначе и незачем мне по просторам
Стихи и любовь к Алевтине нести!
Ревность однажды меня одолела,
Как я себя в этот день ненавидел!
Как мое сердце весь вечер болело
Из-за того, что тебя я обидел!
Мне показалось, ты с кем-то встречалась,
Губы смеялись устало-помято.
Кто-то украл твою свежесть и алость.
Ты была так предо мной виновата!
Я тебе высказал предположенье,
Взгляд опуская печально-унылый.
И моментально понес пораженье:
— Нет оснований для ревности, милый!
Ты не ошибся — весь день я встречалась
С мылом, бельем и корытом стиральным.
Билась одна и одна управлялась
С бытом — несвергнутым бабьим тираном!
Ревность в себе задушил я слепую,
Сердце во мне просветленно запело.
Ты извини меня, больше не буду,
Я тебе верю, и к черту Отелло!
Губы пахнут почкой тополиной —
Так они подснежны и лесны!
Повторимый и неповторимый
Поцелуй мне твой как весть весны.
Мы стоим под тонкими ветвями,
Как два стройных тополя, прямы.
Нет! У нас с тобою не отняли
Наших чувств глухие дни зимы.
У причала рыхлый лед синеет,
Мягкой дымкой даль заволокло.
Ты мне говоришь: — Хочу сирени! —
До нее теперь недалеко.
Под ногами легкое шуршанье,
А над нами гнезда и галдеж.
Я люблю твое непослушанье,
Твой каприз: — Иди! — А ты нейдешь.
Губы, как ребенок, надуваешь,
Сводишь две упряминки бровей.
Как ты хороша тогда бываешь,
Как прекрасна детскостью своей!
На ветвях сирени клювики.
Нам она кричит вдогон:
— Люди! Вы ведь очень любите
Мой сиреневый огонь.
Зацвету невестой скоро я,
Буду чудо хороша.
Жизнь людей и вся история
На моих глазах прошла.
Многие меня ломали,
Восклицая: — Ах, сирень! —
Потому что понимали —
Порох есть, но я сильней!
Постоим, мой друг, чуточек,
Где когтистый этот куст,
Над священной тайной почек,
Над весною наших чувств!
— Не надо, не спеши на мне жениться! —
Ты мне сказала, умница моя. —
Ведь это счастье может и разбиться
О грубые уступы бытия.
Ну, женимся, потянем честно лямку,
Убьем любви высокое чело
И заключим себя в такую рамку,
В которой даже предкам тяжело.
Давай мы будем два отдельных луга,
Два родника двух солнечных долин.
Пусть лучше нам недостает друг друга,
Чем мы друг другу вдруг надоедим.
Давай мы будем два сосновых бора,
Стоящих в стороне от всех сует.
Чтоб два больших, серьезных разговора
Сливались в наш один большой дуэт.
— Давай мы будем! —
Ты сидишь, сияешь,
Как купола старинные в Кремле,
И тихо землянику собираешь
На золотой захвоенной земле.
