Мне были по душе порядки эти.
И на второй или на третий день, не помню точно,
вдруг вспомнив встречу, я Андрею позвонил.
Он лаконичен был, но мил.
Сегодня выставка. И вот я еду срочно,
пока тусовка всё не выпила, не съела.
Конечно, шутка. Здесь другое дело.
10
На Пятой Авеню, где дом остроугольный,
на двадцать пятом этаже
(вот номер дома я забыл уже)
зеркальный потолок и интерьер свекольный.
Здесь три художника из северной столицы
неспешно, основательно, достойно,
без дилетантских фокусов отстойных
представили свои труды и лица.
Я грешен -- Модильяни и Пикaссо,
Уорхелл, Поллак для меня -- лишь бренд и миф,
а Тинторетто, Джотто и Ван Эйк -- прекрасны.
Умрёт искусство, их не повторив.
Квадрат Малевича -- афера толстосумов,
не понимающих в изящном ни черта.
Признаюсь -- я не знаю, где черта,
что отделяет аферистов от безумных.
В рисунке, в музыке, в поэзии и в танце
всегда загадочней и круче иностранцы.
Хотя Шаляпиным, Нижинским и Шагалом
Россия всем им фигу показала.
11
Покуда платят деньги за дерьмо,
оно родится и растет само,
и затмевает свет для истинных творений,
и замирает в непризнаньи нежный гений.
Всех демократий ахиллесовой пятой --
всех их основ моральных и товарных
является дилетантизм крутой --
Священная Корова всех бездарных.
Талантливые мастера настолько редки,
что тьмы их суетящихся коллег
от благ земных из века в век
им оставляют лишь одни объедки.
Они мозолят всем глаза и лезут в уши,
друг друга награждая и подталкивая в зад,
трясут бельем, коряво говорят,
всё время учат жить и прямо в душу
поют с экрана умной молодёжи
неумные слова и строят рожи.
12
На этот раз мне повезло. И мастера
новейшей русской школы питерского толка
моим вниманьем прочно и надолго
вдруг овладели. Моего пера
здесь будет недостаточно, наверно.
Как музыку в слова не перевесть,
так цвет не передаст благую весть,
стихи портрет отобразят неверно.
Я все же попытаюсь как-нибудь,
хоть в общем, передать то впечатленье,
высокое и светлое волненье,
что неожиданно наполнило мне грудь.
Олег Смирнов (для моего рассказа,
быть может, проще, чем его собратья)
писал своих родных, насколько мог понять я,
фотожавю -- светловолосых и голубоглазых.
От гиперреализма шаг вперед.
Хоть, впрочем, может и наоборот.
13
Второй художник был Марат Какоев.
Пришёл он в этот мир, имея что-то
в своём сознании, что долгая работа,
как бабочку из кукольных покоев,
на радость миру выпускает в свет.
Его рисунок четкий и чеканный,
реальный, символичный, странный,
как будто до него и живописи нет,
сплетаясь с цветом, создавал орнамент.
Переплетенье тел, ветвей и трав,
симфонию цветов в себя вобрав,
высвечивало в тоне лиц пергамент.
Спускаясь к башмакам, к земле сухой,
узор и цвет несли с собой покой.
А зелень глаз изображённых лиц
напоминала сон жестоких птиц,
готовых на гортанный резкий клич
взлететь и поразить любую дичь.
14
Теперь Андрей. Господь меня заставил
стоять подолгу у его полотен.
Мазок невидим, цвет упруг и плотен.
Старинных мастеров сложнейших правил
придерживался он, к себе примерив.
В рисунке точен и изыскан в тоне
так, словно бы учил его Вермеер
и консультировал Ван Дейк и сам Джорджоне.
Но кроме техники секретной и волшебной,
глубокой мыслью живопись дышала
и силой гармоничной и целебной,
как будто создавал он мир сначала.
Один сюжет -- за гениальность кара,
момент, когда с заоблачных высот
уже без крыльев тело мертвое Икара
на головы зевак, купающихся в море, упадёт.
Вода мешает отойти им вспять.
Будь осторожен, человек, не смей летать...
15
Другое полотно. Слепцы, держась цепочкой,
проходят мимо дремлющего тигра.
Художник слепоту включает в игры,
приняв в познании за отправную точку.
Заметил я в другом его портрете,
что тема слепоты ему нужна.
Как бы метафора невинности она
и мудрости одновременно с этим.
Я попросил его перевернуть слепцов портрет
и написал на обороте свой сонет.
"Субтропики где-то в широтах Бомбея,
