По надписям на книгах выяснил, кто именно был у нас вчера вечером. Вместо подготовки к экзамену по акушерству и гинекологии, на который выделили всего пять дней, один из них пришлось потратить на поход к друзьям, просить у них прощение. Что и говорить – хорошо отпраздновал день своего рождения.
О двух последовавших вообще забыл. Я так был загружен работой, что даже о государственных праздниках вспоминал случайно. Да и то, возможно, потому, что в эти дни увеличивалось количество травм.
А потом, когда изменилось моё семейное положение, начались робкие попытки воевать с женой, возмущавшейся моим отношением к своему дню рождения. Ну, не люблю я этот день. Условный рефлекс? Да. Вероятно. Объяснял жене, что вот день своего последнего ранения…
– Хорошо, – сказала жена, – и день твоего последнего ранения будем праздновать, как день рождения. Но уж день рождения – никаких разговоров! Этот день для меня праздник, и я желаю праздновать его как можно дольше.
А тут ещё такая мощная поддержка – невестка, и сын, и внучки и внук. Я в абсолютном меньшинстве, и меня уверяют, что я обязан вести себя, как принято в демократическом обществе. Хотя, поверьте мне, ни о какой демократии после моей женитьбы и речи быть не может. И слава Всевышнему за это. Счастливо обошёлся без демократии.
Прочёл написанное и задумался. Кому интересен этот день рождения? Зачем написал это? Да ещё при моей нынешней лени и постоянной ненависти к процессу писания. Но, подумав, кажется, понял причину. В научных статьях, описывая новый метод лечения и приводя статистику, как правило, ссылался на демонстративное наблюдение лечения определённого пациента. Такой пример очень помогал читающим статью усвоить её содержание
Я вхожу в три процента мальчиков моего возраста уцелевших на войне. Уцелевших! Это я уцелевший... Ну, ладно, выживший. Так вот я, выживший, представитель тех самых трёх процентов, иногда читаю о себе такие легенды, что глаза на лоб лезут. Может быть, кто-то когда-то решит узнать правду о мальчиках 1925 года рождения. Так почему бы ему не прочитать написанного мною? Может быть, именно для этой правды Он оставил меня в числе трёх процентов?
06.06.2012 г.
Тридцать пять лет отдаляют нас от того радостного события. Очень многими радостными событиями одарены мы в течение этих лет. Но то, о котором идёт речь, запечатлелось с такой немеркнущей яркостью, что, закрыв глаза, я сейчас с микроскопическими подробностями вижу, ощущаю всё пережитое.
Был поздний ноябрьский вечер. Внезапно ожили репродукторы. Приятный баритон произнёс фразу на непонятном, впервые услышанном иврите, и тут же – на английском: «Наш самолёт вошёл в воздушное пространство Израиля». Завершались последние минуты на нелёгком пути нашей репатриации в Израиль.
Непроницаемая абсолютная темнота в иллюминаторах внезапно сменилась удивительной красотой, безграничной золотой россыпью огней Тель-Авива. Потом нам часто приходилось летать над ночным Нью-Йорком, и Лос-Анджелесом, над Рио-де-Жанейро. Красиво! Но тогда над Тель-Авивом - впервые. Это было никогда раньше невиданное зрелище. К тому же не следует упускать из виду нашего эмоционального состояния. Сочетание увиденного с аплодисментами и пением таких же пассажиров, как мы, отреагировавших на слова, прозвучавшие из репродуктора. Поэтому все последовавшие красоты, безусловно, воспринимались нами с удовольствием, но не оставляли такого следа в душе, как тот золотой ковёр огней Тель-Авива.
В аэропорту доброжелательный чиновник сообщил, что сейчас нас отвезут в центр абсорбции Мевасерет-Цион. О чемоданах не надо беспокоиться. Их доставят завтра. Что такое абсорбция знал из курса химии. Но что такое центр абсорбции, и какое отношение мы имеем к этому центру, и какое отношение абсорбция имеет к нам, у меня не было представления. А что такое Мевасерет-Цион? Если так называется населённый пункт, то где он находится? Географические подробности я знал не больше всего остального. Но имеет ли это значение, если мы уже в Израиле? К тому же, слово Цион звучало весьма ободряюще.
Внизу, в зале мы попали в объятия большой радостной толпы встречавших нас. Впервые в жизни я увидел мою сводную сестру. На двадцать восемь лет старше меня, она покинула Советский Союз за несколько месяцев до моего рождения. Из каких-то неопределённых разговоров различных людей я знал, что заграницей у меня есть красавица сестра. Но такая неопределённость давала, как мне казалось, честную возможность в анкетах указывать, что у меня нет родственников заграницей. Уже через несколько лет после войны брат недвусмысленно объяснил мне, что сестра Бетя живёт в Израиле. Как он мечтал увидеть её, любимую! Как он завидовал тому, что я её увижу! И вот мы обнялись и расцеловались! Старая женщина всё ещё очаровывала красотой. Но главное – потрясающим чувством юмора, звучащего артистически, как выяснилось, на семи языках. Идиш, французский, немецкий и русский она вывезла, покинув Советский Союз. Прибавив румынский и английский, в 1940 году из Бухареста репатриировалась в Палестину, где в совершенстве овладела ивритом. Счастье встретить такую сестру! Друзья-однокурсники. Бывшие пациенты. Супружеская пара, приехавшая в аэропорт со своей свадьбы. Молодожёна я увидел впервые. А только что ставшая его женой юная женщина, моя коллега и пациентка, к тому же, сестра моего друга, который тоже вместе с женой был в этой толпе. Встречавших было намного меньше, чем провожавших в Киеве. Но тоже многовато. Нас разрывали на части. Находившихся в зале явно удивил этот внезапно возникший митинг. Они даже задавали вопросы, что это за такая персона прилетела? Время перевалило за полночь. А неофициальный стихийный митинг не угасал. Более того, не определялись признаки угасания. Казалось, что многочасовое ожидание в зале, в котором не было где присесть, совсем не утомило встречавших. Таксист, грузинский еврей, чуть ли не силой извлёк нас из толпы и потащил к автомобилю. Его русский язык с угрожающим грузинским акцентом произвёл должное впечатление.
Мы ехали сквозь чёрную ночь, из которой свет фар извлекал деревья, кусты, скалы и, как мне показалось, несколько искалеченных бронированных автомобилей. Таксист подтвердил. Да, это еврейские броневички, подбитые арабами. Во время войны за Независимость броневичкам не удалось пробиться в Иерусалим.
Понятно, значит, мы едем в сторону Иерусалима. После получасовой езды подъехали к перекрытому шлагбауму, охраняемому мужчиной примерно моего возраста. Судя по тому, как он держит винтовку, я безошибочно определил, что с оружием у воина не было близкого знакомства. Скорее всего, даже вообще не было знакомства. В тот момент я не догадывался, что через несколько дней и сын, и я посменно будем точно так с такой же винтовкой охранять въезд в центр абсорбции и патрулировать вдоль забора, обеспечивая безопасность и покой новых репатриантов. Следом за нами въехал ещё один автомобиль. Проехали по улице застроенной, одинаковыми двухэтажными особняками. Остановились возле одного из них. «Приехали» – оповестил таксист. Из второго автомобиля вышли молодожёны и мой друг с женой. Поднялись на второй этаж в скромно обставленную трёхкомнатную квартиру, в которой нам предстояло прожить почти полгода. Разумеется, мы ещё не знали этого.
Семь человек подняли бокалы с шампанским. За новых репатриантов, то есть – за нас, потом за молодожёнов. Во втором часу ночи гости уехали домой в Иерусалим, по соседству с которым, в поселении Мевасерет-Цион, находится наш центр абсорбции.
Проснулся на рассвете и подошёл к окну. И тут же выскочил на балкон, который был всего лишь широкой лестничной площадкой, примыкавшей к нашей квартире. И замер. Дыхание перехватило от проясняющегося зрелища. Там, вдали на юго-востоке, на скопление домов, в отдельности не различимых на таком расстоянии, пролился неописуемый свет. Не свет. Свечение! Не свечение. Сияние! Я стоял околдованный, ощущая, как этот свет, это сияние по мере светления постепенно стекает с холма и добирается до меня. И окутывает меня, как… Как что? Нет, я не мог сформулировать своих ощущений. Но до чего же хорошо стало мне!
Я позвал жену. Может быть, она объяснит мне, почему в этой, казалось бы, серой, одноцветной неопределённости такая невероятная красота. В отличие от меня, жена профессионал, специалист, архитектор. Она отлично рисует. Жена, точно так же очарованная увиденным, объяснила, что рассвет в горах действительно зрелище обычно очень красивое.
Без этого объяснения знал, как выглядят рассветы в горах. Но это сияние никакого отношения к рассвету в горах не имело. Я видел изумительные рассветы в горах Кавказа и на Карпатах. А уже сейчас могу подтвердить своё возражение тем, что видел рассветы в швейцарских и австрийских Альпах. И на Кордильерах от самой Аризоны до Айдахо и штата Вашингтон. И дальше на север в Канаде, в Британской Колумбии. Я видел рассветы на Гималаях, когда солнце осторожно освещает вершину Джомолунгмы, а затем – вершины соседних восьмитысячников. Да, всё это восторгает, всё это будит потоки, водопады положительных эмоций. Да, очень красива Земля! Краски, освещение, которое вправе назвать иллюминацией. Волшебные немыслимые формы. Да, всё это грандиозно. Но нигде, никогда больше я не видел такого сияния, впервые увиденного в то ноябрьское утро. Нигде больше не видел того сияния, которое обняло северо-западную окраину Иерусалима и оттуда излилось на меня.
