Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

В небе необычно: солнце и луна.
Солнце светит ярко, а луна бледна…

Вдруг толпа на улице, крик на мостовой,
Только уши лошади вижу за толпой.

Что там?
«Да роженица… редкие дела:
Как везли в больницу, тут и родила».

…Кто бежит в аптеку, кто жалеет мать.
Ну, а мне б — ребенка в лоб поцеловать:

Не в дому рожденный!
Если уж пришлось —
Полюби ты улицу до седых волос.

Взгляды незнакомые, нежные слова
Навсегда запомни, крошка-голова!

Не в дому рожденный,
Не жалей потом:
Ну, рожден под солнцем, не под потолком.

Но пускай составят твой семейный круг
Тыщи этих сильных Братьев и подруг!

Мне этот человек знаком? Знаком.
А как же! Часто сходимся вдвоем
У радиотрубы, в дверях трамвая.
Он часто молод, а порою сед.
Порой в пальто, порой в шинель одет.
Он всё спешит, меня не замечая.

Мы утром у киоска ждем газет:
Ну, как в Мадриде?
Жертв сегодня нет?
А что китайцы — подошли к Шанхаю?
А как в Полтаве ясли для детей?
(О, этот семьянин и грамотей
На всю планету смотрит… Я-то знаю!)

Куда ни повернешься — всюду он!
Его в Туркмению везет вагон,
Его несет на Север в самолете.

Пусть снизу океан ломает лед…
Он соль достанет, примус разведет, —
Как дома, приготовится к работе.
Он обживется всюду и всегда.

Сожженный солнцем камень, глыба льда –
Всё для него квартира неплохая.
Где б ни был он — там вспыхивает свет…
Где б ни был он, там Сталина портрет,
И хлеб, и чертежи, и кружка чая.

А как поет он песни! Всё о том,
Кто водит караваны, любит дом
И в облаках плывет. Сидит в Советах.

Так на рояле, в хоре, на трубе
Он распевает песни о себе
И улыбается, как на портретах.

Он толст и тонок, холост и женат,
Родился сорок, двадцать лет назад.
Родился в Минске, в Харькове, в Тюмени.
Вот он идет по улице, гляди:
Порою орден на его груди,
Порою только веточка сирени.

Он любит толпы людных площадей,
Стакан вина и голоса друзей, —
Такой уж он общительный мужчина…

Над буквами газетного столбца
И в зеркале моем —
Черты лица
Знакомого мне с детства гражданина.

Подсобный рабочий (Недавно из села?
Недавно из-за прилавка? На заводе недавно?),
Согнутый и потный больше чем надо,
В калильный цех несет со склада коробку стальных валиков,
Ступает опасливо-широко,
Словно зубья подачи «шепинга»
Можно расплескать, как молоко,
Или развеять по ветру, как одуванчик.
И лишь только
Поставил коробку на деревянную стойку
У калильной печи,
Шумно вздыхает, словно пятипудовую штангу
Свалил с плеч.
И смотрит на калильщика.
А молчаливый ловкач в прожженной углем спецовке,
Почти не глядя на печь,
Клещами выкладывает валики
По дну своей «духовки».
Ему-то не надобно слов:
Он знает всю радугу побежалых цветов
И когда покраснеть, а когда пожелтеть металлу,
А когда в бачок машинного масла
Мало-помалу
Опускать шипящий валик…
И будет сталь тверже стали.
И знает еще многое товарищ калильщик,
Насупленный, тихий,
В синих очках мудреца.

…И, отерев пот с лица,
Подсобник, вздыхая, покидает цех:
«Как хорошо быть калильщиком…
Неужель это счастье доступно для всех!»

Я — в фате продырявленной, из мешка,
Груз несу от борта грузовика.
А над складом в сиянии ста витрин
Людной улицы Горького магазин.

И смотреть не могу я по сторонам,
Сторониться нужно не мне, а вам,
Кто с руками свободными вышел в путь.
Из-за тяжести я не могу взглянуть.
Вижу только локти свои да грудь
И одну да другую ногу.
Я работаю. Дай дорогу!

Кто с тяжелой ношею в путь идет,
Тот шагает прямо, пусть знает тот,
Что уступят путь ему каждый миг
И ребенок, и женщина, и старик,
Перед тем, кто носит помногу.
Грузчик я. Дорогу! Дорогу!

Снова зеленые всходы
Над прошлогодней листвой.
В пыль измельченные воды
Тучей несет над Москвой.

Смолкнуло, заблестело…
Что это — солнце взошло?
(Грянуло, потемнело…)
Нет, полило, полило.

Струи! Они исчезают…
Где они делись? Смотри:
Вот уж они распрямляют
Почки берез изнутри.

Чтобы росла и гудела
Каждой травинкой земля.

Хочется важного дела.
Это не нужно,
А я, —
Краны наполнены, знаю,
Водопроводной водой —
Всё же ведро выставляю
Под водосточной трубой.

Всё, что не врыто, не вбито,
Всё, что корней лишено,
Будет размыто и смыто,
Ливнем унесено.

Хотя теперь сонеты и не в моде —
Узки, тесны, простора мысли нет,
Сентиментальны по своей природе,
В четырнадцати строчках сжат поэт…

Пусть будет так. Пусть небылицы бродят.
На старый кедр пролей ты новый свет, —
Поэт, скажи сонетом о походе,
И по-иному заблестит сонет.

В четырнадцать чеканных светлых строк
Вложи времен живую эпопею…
И что ни слово, ни строка — рывок.

Сонет — снаряд смертельный по врагу,
Петля врагу кровавому на шею,
Кровь, пламенеющая на снегу.

Еще вчера мечтал об институте,
О книгах, о задуманных стихах,
Каникулярном будущем маршруте
Средь гор хакасских, о ночных кострах;

Мечтал о той торжественной минуте,
Когда кулан на голубых рогах,
Развеяв клочья предрассветной мути,
Поднимет из-за гор расцветший мак.

Теперь всё прочь… И книги, и цветы:
Ты слышишь клич — опасность над страною.
Поэт, теперь маршрут изменишь ты,

Сменив берданку меткой нарезною,
Забудешь дебри, реки и хребты…
Сегодня ты боец, готовый к бою.