трогал его современников, и он продолжает волновать каждого до сих пор – как раз, видимо, потому, что созвучен любому времени на земле, когда при своём закате не только природа, но и социальные устройства вдруг выражают себя в некоем блеске и озарениях, отдающихся восторгом в человеческих восприятиях. Только могут ли быть забыты завихрения эпох, несших на себе проклятие несправедливости паразитировавших верхних общественных слоёв по отношению к низшим?
Сейчас, поддаваясь эйфории свободы выбора, новейшая литература всё дальше отходит от освещения прошлого в его центровом, стержневом содержании. Читателя донимают вымученными сюжетами; ткань повествований пронизывают элементы упадка и пошлости, откровенное враньё; в человеке взбалтывается худшее. Жанры перенасыщены фантазиями и дурными условностями, так что не остаётся ясного и плодотворного взгляда не только на историю, но и на текущую, теперешнюю действительность, разумеется, и – на будущее.
Такие направления избраны и в некоторых других видах искусства.
Очень многое несообразно в текущей политике. В стране приняты, а вернее сказать: протащены законы не для народа, из-за чего он, будучи, по конституции, носителем власти, не имеет права голосовать и выставлять свои требования так, как бы того хотел.
В крайне тревожную стадию перетекает проблема перераспределения земель на селе и в пригородах. Выделенные паи на неё в огромных количествах выкуплены за бесценок, что содействовало крайнему обнищанию её прежних владельцев.
Там же, где паи продолжают оставаться у них и они, само собой, невелики, их отбирают методами рейдерских захватов. За счёт этого расширяются латифундии богачей. И как результат, все дальше расходятся полюса интересов и обеспеченности благами жизни совсем недавно возникших новых противостоящих классов.
В обстановке самоуправства чиновничества и диктатуры партии власти народ не имеет возможности хоть как-то влиять на процессы обучения и воспитания детей, молодёжи.
Всё в больших объёмах эти сферы отдаются на откуп религиозным организациям, казачьим, кадетским и другим формированиям, пока что никоим образом не доказавшим, что именно с их непосредственным участием возрастала светская духовность, полезная и нужная народу. Вместо неё в населении находят место забитость и отупение. Люди не знают, как им жить завтра и в обозримом будущем, их вера туманным посулам «верхов» оборвалась и не знает почвы, побуждая обращаться к незатейливым и запутанным религиозным канонам, к выдумкам новых верований, к чудесам и шарлатанству.
Видя это, иные демагоги шумно разглагольствуют о необходимости так называемого раскрепощения личности. Все наши беды, мол, от того, что она, личность, – недостаточно свободна.
Как будто им не известно, что дело не только в несвободе и что абсолютная свобода побуждала бы индивидуумы к ещё более странным проявлениям раскованности и пустых притязаний, чем это наблюдается в наши дни. Ревнители современного раскрепощения хотя и говорят о свободе для всех, но в конечном счёте рассчитывают иметь её лишь для себя – чтобы получать выгоды от нарастающей общей бездуховности.
Ничего, кроме изумления и стыда, не могут также возбуждать потуги нынешних замороченных патриотов представить отдельные «красивые» факты, события и вехи нашей истории вне её главного каркаса.
Стыд глаза не выест, гласит пословица. Ещё многое другое также – не выест. Если не считаться с чувствами, то не резон ли получше распоряжаться хотя бы рассудком? Бывали случаи, когда он брал верх над устоями.
Не следовало бы упускать возможности устранить их, если они создавались политическими силами или отдельными политиканами на корысти или по глупости и способны приводить к серьёзным социальным разочарованиям и потрясениям.
P.S. Утверждение о том, что пресса и историки опоздали «оглянуться и откликнуться» по случаю круглой даты отмены крепостного права в России, хотя и может быть воспринято как резкое, но оно не категорично в том смысле, что вслед за имперским манифестом от 19 февраля 1861 года ещё в течение нескольких последующих лет принимались и оглашались другие государственные акты, связанные с устранением старого права.
Дело, выходит, не столько в дате, а в новейшем осмыслении крупного явления в нашем отечестве, «следы» которого не стёрты со страниц истории до сей поры и не должны быть стёрты никогда. Есть приличный повод отличиться в теме прежде всего серьёзными тонкими исследованиями, имея в виду непреходящие принципы общественного блага и гуманизма, и «опоздавшие», надо полагать, ещё сумеют раскрыть не один любопытный аспект горестного прошлого нашей страны.
В начальную пору массового освоения электроники один пользователь, человек уже немолодой, жаловался:
– Нашёл я мастера; договорились, что он поможет мне освоить работу на компьютере. И вот в первую же нашу встречу он буквально сразил меня языком неведомого. Десятки новых названий, терминов, понятий: голова кругом пошла! А он ещё подсыпает. Вижу: увлёкся даже, самому как бы в охотку порассказывать. Только мне каково? С компьютерами я никогда не занимался, вообще от техники вдалеке. Пробовал намекнуть, что я «в первый раз», мне бы – попроще. А он смотрит так удивлённо-возразительно-молча: как по-другому-то?..
Наверное это в порядке вещей – испытывать подобные замешательства из-за барьеров, возникающих в языковом пространстве. Они, эти барьеры, встречаются нам на каждом шагу, ежедневно, в точности «копируя» усложнение отношений в обществе.
Бывая в поликлиниках, больницах и разного рода консультациях, вы, конечно, не могли не обратить внимания на то, что медики, так же, как и тот спец-электронщик, предрасположены разговаривать о предмете своего дела на своём – «суженном» языке. Старушка, до последнего избегавшая рандеву с врачом, возможно, из-за того, что ей не хватало времени заняться собственными недугами, оцепенев, напряжённо вслушивается в устные пояснения эскулапа, и на лице её чем дальше, тем больше можно прочитывать выражение безнадёжного непонимания и упущенности. И где ей понять и не упустить, если новые лекарства и рецепты лавиной входят в практику охраны здоровья, а она, которую болезни в общем-то, слава богу, почти никогда не задевали, твёрдо знает только что-то о пенталгине да аспирине? У неё тут сложился, как говорится, «свой ряд» – им и определялась всегда привычная для неё достаточность в лекарствах, процедурах и соответствующих знаниях об этом. Всё остальное уже насилие над нею. И нужно ли удивляться, если, испытав его, она придёт в неровное расположение духа, покажет себя обеспокоенной, рассуетившейся, раздражённой или какой-то ещё?
Мы азартно выявляем причины озверения общества и её индивидуумов и в их объяснение называем обычно факторы, связанные с несовершенством устройства наших материальных дел. Да, спорить с тем, что материальные интересы очень часто «управляют» нами и формируют нас, не приходится: всё это есть. Однако, думается, тут ещё не все
