«Он не придет»
Оторвите у ромашки лепестки
Оторвите у рубашки воротник
Оторвите у бумажки две строки
Оторвите от зубов свой телефон
Он не придет
Когда у лета кончится завод
Когда на небе кончатся мостки
Когда в альбоме вырастет цветок
Когда в тампоне потемнеет кровь
Он не придет
— Июль не возвращается назад
Июль не возвращает в небо град
Июль не принимает в свой покой
Июль не Август — замер на полу
В щели юлой
… А я люблю, люблю, люблю, тебя люблю!!!!
Я так смешон, наверное? — Пустяк.
Пусть губки бантиком, пусть ржется молодняк
заколосятся и они в реке, на сплав
плывя своей весной как тот топляк…!
По царско-сельски, детско-волчьи букву «ю»
тяну к тебе за три-девять морей!
А я люблю, люблю, люблю, тебя люблю!
Не гавкаю на странном слове «лав»,
гоню тебя как волк; слегка поддав,
глаза по пятаку — я мчусь на Юг,
На запад, север, пламенный восток!
Люблю тебя, мой солнечный росток!
Но где ты? Там ты там ты там ты там ты там!
Везде, кругом, и я кручусь, кручусь, под барабан
катка любви свой хвост трубою ухватив!
Такой вот вышел, бляха-муха, стих!
Исполняется на собраниях акционеров в электричках, на банкетах, и в залах «суда-туда», под чечетку из х/ф «Зимний вечер а Гаграх…»
…Я шел с контрактом под мышкой к пре-зиденту
а мне навстречу девчонка цокала,
«Дала-Дубай» — напевал я и не заметил
мне пацаны расказали потом о ней.
Она зашла в кабинет и тут же вышла, крыша
у безопасности сразу съехала,
она держала свое пальто под мышкой,
а все подумали — баба наехала,
и под пальто у нее стволы, лимонки
и бил чечетку, летел навстречу ей
охранник выпустил всю обойму, толку?
Девчонка села на лифт на скоростной.
И лифом кнопки нажала — так поехала,
мешало ей пальто — ведь крутой товар!
На пол не кинешь чтобы ноготь обломать
об кнопку лифта. Охрана в черный ход
«Бана-нана» — девчонка вышла в бар,
Тут я иду, иду, походкой шаркаю,
мой шарф малиновый она за хвост взяла,
но не заметил я, поскльку лизингом
Главою пятою — был сильно увлечен!
Иду, считаю ступеньки на лестнице,
упал — охрана галоппом по мне прошла:
— Вы, что ребята?
— Не видел ее внизу?
— Да, видел, там, отберите шарф у ней!
Вошел я в холл, на полу секретарша спит!
А дверь открыта — убитый пре-зидент!
Но не в натуре, а горем он убит
— Девчонка та его дочкою была!
С шарфом моим идет вдоль Казанского,
мой президент увидал его в свой бинокль!
И как заорет на меня: «Не парь мозги»!!!
Так страшно стало мне сразу, блин!
Откуда — думаю — он узнал что я
ночами глаз ложу на его жену.
И честно, преданно долго здесь служу?
Вот так и стал я дирек-тором потом,
как вспомню молодость — было тридцать лет!
Так хорошо, только жалко шарф из шерсти,
Его купила мне еще та жена!!!
Осина стоит одиноко
на территории детского сада,
под нею играет со стайкой
«волчат» воспитатель Инга.
Дети смотрят на землю
и на корни, на павшие листья,
на асфальте рисуют небо,
а один, наверное, водит.
Он уткнулся лицом в осину
и ладошками лодочку сделал,
и закрыл ими синие глазки,
остальные бегут врассыпную.
Воспитатель идет в сторонку
молча смотрит наверх, на крону,
вместе с нею смотрит ворона
повернув свою голову на бок.
Ветер тихо ласкает осину,
крутит медленно, вполоборота,
листья — круглые плоские блюдца
на коротких тонких пружинках.
Они тоже как малые дети
возле ветки иссохшей, у мамы
держат за руку, но оторваться,
убежать, и упасть мечтают
на диван и залезть с головою,
завернутся в клубок, в одеяло,
и включить там большой фонарик,
что есть сил смотреть в отражатель.
И так тихо, светло под осиной
незаметный, эфирный купол
синеглазого тайной окутал
и накрыл пуховым одеялом,
и уходит нечистая сила
за границу забора, в угол,
наблюдает игру, за Ингой
забывая закрыть калитку.
Синеглазый волчонк прыгнул,
оттолкнулся от липкой осины
и стремглав убежал за калитку,
и его уж никто не видел.
Он сидит вдалеке на пригорке,
смотрит вниз. И на детский садик,
и на сотни желтых кружочков,
трепыхающихся на ветру,
он наводит большой фонарик
каждой ночью. И по дорожке,
узкой, тонкой линии света,
он идет к воспитателю Инге…
Он читает ей толстую книгу
о древнейших святых заветах
и говорит ей: «Не плачь, спасибо
Что взяла и вот так отпустила
Нести новую тайну людям».
В жару ангиной заболеть и волоча ногами
Идти по саду шмыгая сопливым носом
и чувствовать озноб и ломоту, и задаться вопросом
и ватный мир вокруг раздвинуть медленно руками
и заглянуть в зыбучее пространство меж деревьев
и рассмеяться — вдруг я умру сегодня от ангины — я?
Вот будет мило. И прыгнуть с места,
как в детстве, через штакетник ростом по колено
и упасть
поскольку передумал отмотать от ног
последние пятнадцать лет и потирая голень
прижаться к дереву и меж лопаток
почувствовать сучок от ветки от которой
остался лишь один сучок.
И оттолкнуться от ствола
припасть к стеклу приплюснув носом
Смотреть в глаза сидящему на кроне
прозрачному андроиду и думать
о слиянии его с пространством. Чихнуть
и вытереть ладонью лоб от
липкой и болезненной испарины
встать на колени, точнее на карчки
и заглянуть в траву примяв ее ладонью
и крикнуть в норку что в амбаре недостача
спугнуть дюймовочку поставив на тропинку
внезапно палец, убрать свой палец чтобы отодвинуть
с пути ее валун, свалившийся с небес
и с оттопыренным карманом вернуться к чаю. С медом.
Нарезать ломтиками в сладкий дымкий чай
и ощущать на языке приятный вкус ошпаренных
холодных долек белого налива
не ставшего запасом у крота
что вынудит голодную Дюймовочку сбежать
и поселиться на моей веранде — однако!
Чихнуть и улыбнуться
и выполнив свою задачу — ни дня без
помощи сиротам чихнуть три раза
и в телевизор не мигая смотреть и
чувствовать
как холодный градусник становится горячим
глазеть на сочный рот Наталии Ветлицкой
поджав колени, и под пледом помочь яйцу
вернуться в положение лафета для мартиры.
И чувствовать как набухают вены на руках,
Грохочут воробьи на жестяной трубе
от водостока, оса
бессмысленно стучится об стекло
побеленные недавно яблони уже давно
чернеют медленно от ветра. Зябко. Лето.
Ангина в августе. И горсть таблеток.
Моя строка в земле оставит след
как след от плуга в первый жизни снег
оттуда и до мраморной зари
в которой ночью кисточкой Дали
ионы бомбардировали звук:
«Ты не люби по полной»!
Моя строка оставит в море след
Как след от невзрывающих торпед
в которых внуки моряка Ионы
морзили в переборки от тоски:
«Ты не люби по полной»
Моя строка оставит в тебе след
растянет складки у румяных влажных щек
ты в такт ударам-удареньям говори:
«Ты не люби, ты не люби, ты не люби»
Ты говори мне, говори и я в ответ
замечу в такт пульсирующих вен:
«Ты не люби меня, я ненавижу плен,
Я не икона а всего лишь Мартин Иден».
«Внимание! Наш поезд прибывает на станцию Репино по неправильному пути!»
Из объявления в электричке. Как пояснил сосед старичок — это нормально. Просто мы приедем не к правой, а к левой платформе. Только и всего…
Поберегись! Уйди с дороги! Мы такелажники, не Боги!
В созвездье «Андромедитаций» везем багаж златых новаций,
Стихов сложения на рифмы; и в пятистопных чемоданах
Трясутся голые на ямах тактовики нарочных ямбов,
Слоями гласно безударно лежат извилины попарно,
И стопы снежных людоедов за нами стелятся надменно,
А на перроне проводницы нас провожают слишком ленно!
Они уж точно повидали в окно в пути пока не спали
В лесу зверей бегущих рядом, троих мужчин избитых взглядом
Вагон-вожатой в синей юбке, дующей уголь в топку утром,
Чтобы налить старушке чаю, чтобы успеть взмахнуть платочком
На перегоне прошлой ночью, впустить на тамбур свой андроид,
И не снимать на полароид любви шестой немую сцену.
Поберегись! Уйди с дороги! Давай, лети моя тележка!
Директор поезда велел нам не ждать минут и лучше мешкать!
Лететь до первого вагона, потом причалить к машинисту.
Он свесив ноги из кабины играет вольно фугу Листа
(Что интересно — на тромбоне), он доберется до «диеза»
И вспоминая жесты жезла, улыбку, ночь на дальенй стрелке,
Он дунет так, что листья, кепки (или фуражки), все билеты
Слетят из рук проводников и понесутся в чисто небо,
Как птицы-голуби в Сан-Ремо, и упадут под Бологое
В траву зеленую на скатерть, а Машинист без всякой ссоры
Стихи загрузит на приборы и будет всю дорогу плакать
Считая стрелки, семафоры; помощник юный безголовый
Прольет кефир на пятой строчке и по незнанию где едут
Они свернут ко мне, налево, к заливу медленно причалим,
Где нас уже давно встречают фигуры двух железных Леди!
— А мы в Москву уже не едем? Вы чудо, милый, милый Фредди!
И дамы тут же запорхают, и незаметно исправляя
На платьях бусы, плечи, бюсты они в кусты влекут, в аллею!
Спротивлятся кто посмеет? И поезд медленно уходит,
В вагонах нам желают счастья, и машинист доволен будет,
Помощник — он яичко кокнет и смажет усики в кефире,
Старушка цокнет язычочком пока целуют обе в щечки
И скажет внуку: «Он поехал не по неправильном пути…»
«А я выгуливаю солнечных зайчиков»
