«Дождливых сумерек прохлада…»
Дождливых сумерек прохлада.
Нет мысли ни о ком,
И все, чего для счастья надо,
Мерцает маяком.
Что жизнь? Лишь мрак, обретший лица.
А темень принесла
Тот луч, который вечно длится
И мучит не со зла.
И все текучей, мимобежней
Моя полумечта,
Где стала всплесками на стрежне
Та жизнь, что не жита.
И этот луч, сродни парому,
По пустоши морской
Уносит к берегу другому,
Где ждет меня покой —
Который, если был бы рядом,
То был бы ни к чему.
И ливень хлещет новым хладом
В сгустившуюся тьму.
«Я мир пишу, как пишут акварели…»
Я мир пишу, как пишут акварели…
Гирляндами на дне глухого яра
Весна слагает, что осталось жара
От скоротечных призрачных веселий.
На луговине в месяце апреле —
Сандалий перезвончивая пара…
Ты создал дар, не обретая дара;
А день цветет подобьем капители…
Ты озарен подобием улыбки…
Тебя истома соблазнит в истому…
Молчанье нежно в приумолкшей скрипке…
И предо мной – свершенная работа…
Я пристален к бесцельному былому,
Недвижному – но в облике полета…
«Мой сон ушел. Болезненная скука…»
Мой сон ушел. Болезненная скука —
Ты явью или грезами тверда?
В моей душе ни помысла, ни звука.
Я, как морская бурная вода,
Теку, не притекая никуда.
И мучаюсь – не то его уходом,
Не то его продленною игрой.
И я морским уподобляюсь водам,
Что замерли вечернею порой:
Я книга, где отсутствует герой.
И где я сам, и где мои порывы?
Во мне, как в море, кто-то съединил
Все то, чем грезим, и все то, чем живы:
Удар, и блеск, и капелек распыл,
И обновленье нерастратных сил…
«Лучи скользнули по темнотам…»
Лучи скользнули по темнотам,
Заря недалека…
Линялым вдовичьим капотом
Сереют облака.
Одним-единственным прогалом
Потемки раздались,
И день – еще за перевалом,
Еще восходит ввысь.
Мой день – без цели и без дела,
С тщетой своих забот…
Мой день, которым завладело
Все то, что не придет.
«Порою в небе, где гроза…»
Порою в небе, где гроза,
Исходом долгого унынья
Зажгутся световые клинья
И наши радуют глаза.
Когда мы оторопью взяты
И даже горя лишены,
Мы причастимся тишины,
Где грома плещутся раскаты.
От этих радостей пустых,
От равновесия на грани —
Вином в фиале упований
На свете остается стих.
Они придут и снова канут —
И утешенье, и беда.
Правдивы чувства лишь тогда,
Когда ты чувствами обманут.
А стих – противен естеству,
И как прознать – откуда выжат…
Мы словно дождь, который брызжет
На прошлогоднюю листву.
«Иду с предчувствием запинки…»
Иду с предчувствием запинки
К заулку-тупику.
Воды холодные крупинки
Слетают на щеку.
Я этой ночи не перечу,
Ничто здесь не мое,
И лишь из сумерек навстречу
Мне брызжет забытье.
Где ночь, я тоже буду ночью,
Ночным дождем;
Я только явленный воочью
Магический фантом.
Я так вживаюсь в те пустоты,
Так грежу наяву,
Что сам с собой живу сам-сотый,
Почти что не живу.
И с каждым шагом – крепче связи,
Запутанней узлы
Меж синевой моих подглазий
И капельками мглы.
«Мне с каждым утром все тревожней…»
Мне с каждым утром все тревожней,
Что стала грезы полнота
Лишь побрякушкою порожней
В руках у праздного шута.
О сон! Волшебный промежуток,
В котором, если не уснешь
И если к теням будешь чуток,
То правдой обернется ложь.
О сон! Ужели он изранит, —
Как волны, тая на лету?
Прихлынет – и тотчас отпрянет,
Разверзнув жизни пустоту…
Когда настанет миг смятенный,
Душа подобна пустырю
И вижу стены – только стены,
Куда вокруг ни посмотрю, —
И вдруг в окошко каземата,
Где сам в себе я заточен,
Лучом рассвета иль заката
Заглядывает небосклон —
Тогда я жив, тогда я вправе
Владеть и мыслью, и судьбой,
И в мире из подложных явей
Я всех бесплотней, всех лукавей,
И значит, стал самим собой.
«В распахнутой безвольной сини…»
В распахнутой безвольной сини
Истаивают облака.
Чем прежде был – не буду ныне;
Но не о том – моя тоска.
Когда я плачу, то от плачей
Душа родится из души —
Чтоб незаслуженной придачей
В небесной зыбиться тиши.
И это родственно печали,
И я печалюсь от родства;
Тому, что сумерки наткали,
Дарую щедрые слова.
Однако то, чем песня пета,
Тот горестный полувопрос,
Витает не вблизи, а где-то,
Превыше туч, превыше слез:
Такою наделенный волей,
Со мной сроднившийся настоль,
Что рядится в личину боли
Души всамделишняя боль.
«Я предавался сумеречной дреме…»
Я предавался сумеречной дреме;
И, пробудясь, я сравниваю с ней
Весь этот мир, который не знакомей,
Но призрачней и, кажется, грустней.
Я вижу свет в обманчивом изломе,
Где вещества соткались из теней,
И я мечтаю, словно бы о доме,
О той дремоте сумрачной моей.
Сей мир – и не безмолвен, и не громок,
Сиянья с мраком пасмурная смесь:
Все не комок, а – только полукомок.
И все, что нужно, я найду не здесь,
Где каждой вещи смутный окоемок
Не виден – только слышен из потемок.
«В мои безрадостные дни…»
В мои безрадостные дни
Мне вдруг становятся сродни
Чужие люди в их мороке,
Что точно так же одиноки,
Но одиноки – искони.
А в одиночестве моем —
Освободительный проем,
И мне мила моя свобода:
Шагаю двойственным путем,
Где нет преград и нет исхода.
На всем – двусмыслия печать,
И стежка выстелится вгладь,
Без бугорков и без проточек,
Когда, как выпавший платочек,
Самих себя не замечать.
«Я сам – глубокая пучина…»
Я сам – глубокая пучина,
Где тусклый путеводный свет —
Прозрение, что есть причина
Тому, чему причины нет.
Я так же разумом несмелым
Из небыли врастаю в быль,
Как ветру делается телом
От ветра взбившаяся пыль.
Когда же перестану
Быть сам своей тюрьмой —
Уйду себе порану
Дорожкою прямой?
Когда же, словно цепи,
Себя я надорву?
Когда же – не во склепе?
Когда же – наяву?
Узилище разрушу —
И за изломом дня
Такую встречу душу,
Как та, что у меня?
Когда же – и когда же?
Ну а пока мы врозь,
Я буду жить на страже
Всего, что не сбылось.
«Я никому не дам отчета…»
Я никому не дам отчета
И не сочту своей виной,
Что видели во мне кого-то
Не совпадавшего со мной.
Из нас в любом – толпа народа.
Себя я грезой создаю,
А прочим – полная свобода
Ошибку пестовать свою.
Друг друга ни одно не метче —
Ни отверженье, ни сродство.
Кто сам с собой не хочет встречи,
Не хочет встретить никого.
Ветряного перегуда
Бесконечнее тоска.
Я никто и ниоткуда,
Из глухого далека.
И как ветру в мощных кронах
Отзываются листы,
Дрожью знаний потаенных
Глуби сердца проняты.
Лишь бы ветряному шуму
Откликался гулкий лес:
Лишь бы спугивали думу,
Лишь бы вовсе я исчез.
«Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет…»
Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет,
Но я так долго маялся без дремы,
Что мне нужней, чего на свете нет, —
Безбытья прихотливые изломы.
И наяву, о греза, не оставь,
Но будь со мной – и будь все та же,
И украшай пролгавшуюся явь
Всей непреложностью миражей.
Себя утрачу, если обрету;
И, наклонясь над парапетом,
Ищу я в бездне только слепоту
Ко всем закатам и рассветам.
«К отъезду – скверная примета!»
К отъезду – скверная примета!
Не празднуй злых примет.
Ведь все равно ни здесь, ни где-то —
Тебе отрады нет.
Тебе лишь греза будет близкой,
Вживешься в собственную мглу;
Ты будешь скомканной запиской,
Брезгливо брошенной в углу.
Ремней надето-понадето
На эту жиденькую кладь…
И не разлука, а примета
Тебя останется терзать!
«Я не хочу ни истины, ни слова…»
Я не хочу ни истины, ни слова.
Их обретя, не сделаться собой:
В них лишь останок бытия живого,
Да сердца боязливый перебой.
Я не хочу. Так вдумывался в суть я,
Что разгубил и замысел, и суть.
Воды и неба жалкие лоскутья
Мне помогают ужас обмануть.
Я лишний. Я ненадобная спайка
Меж бытием и высшим бытием…
И словно бы незрячий попрошайка,
Я колочусь в давно безлюдный дом…