Фернандо Пессоа - Элегия тени

Сердце опоздало. Может статься, к сроку,
Знай оно любовь, поспело бы оно.
Если та была, то все равно без проку;
Значит, места нет ни скорби, ни упреку:
Сердце опоздало. Все уже равно.

И с подменным сердцем, в зависть бутафорам,
Мы бредем по миру. Сердце мне вернуть
В силах лишь чужое сердце, по котором
Сердце бы забилось – и его повтором
Вызвало из праха собственную суть.

Нет иного сердца, и другой тропы нет,
Кроме как холодный вытоптанный след
Между сном, что минет, и тоской, что минет:
Кто на пару с сердцем ловко арлекинит,
Точно так же канет, в яме волчьей сгинет.
Нет иной дороги, и надежды – нет.

Тревогой невнятной и краткой
Провеяло гущу дерев:
Провеяло словно словно украдкой —
И словно сперва замерев…

Безмолвие чутко следящей,
Душе для покоя нужны
Мелодии чуточку слаще
Иль горше такой тишины.

Душа в бытии оскуделом,
Не слыша созвучную с ней,
Считала бы добрым уделом
Недобрый, который честней:

И в роще, где пыточной хваткой
И ветер, и звуки взяты,
Недвижное веет украдкой,
Порой обрывая листы.

Помнится, по кронам древесным
Опять ветерок пролетел,
Но листья паденьем отвесным
Кладут заблужденью предел.

О, к мертвой земле тихомолком
Слетающий лиственный прах,
Шуршащий непряденым шелком
В несбыточных чьих-то руках,

Какой чернокнижной догадкой
Ты вызнал про тысячу бед,
Что слышно, как рядом украдкой
Повеяло то, чего нет?

Небесной полная лазури,
Волна прозрачна и легка,
Ударом по клавиатуре
Дотрагиваясь до песка.

На безымянной пианоле
Звучит без музыки мотив,
Освобожденную от боли
Идею полдня воплотив.

Зачем же этого не вдоволь,
И для чего взыскую я
Еще небесного ль, земного ль —
Но трепетного бытия?

Самоослепленно
В зыбкую волну,
В мертвенное лоно —
Сам в себя шагну.

Ощущаю влаги
Тяжкий перекат,
Растерявший флаги
Брошенный фрегат.

На неровном киле…
И покошен рей…
Небеса застыли,
Олова серей.

Небеса и море —
Это тоже я,
Лишь с собою в ссоре,
В жажде забытья…

Как юности памятник зыбкий,
Во мне и поныне светла
Какая-то четверть улыбки,
Живущая тем, что жила.

Порой неудобна, как маска,
Надежда в холодной груди:
Мерцает волшебная сказка,
Чернеется явь посреди…

Горя в торжестве иллюзорном,
Подсолнечник хочет шепнуть
Своей желтизною – что зернам
Доверена черная суть.

В часы, когда бессонница сама
Как целый мир представится для взгляда
И снимет с просветленного ума
Ленивый морок дневного уклада, —
Я грежу; простирается прохлада,
Где тень живет, а душу скрыла тьма;
Я знаю, что и мука, и услада
Ничтожны, как никчемные тома.

Я грежу; пустота во мне густится;
Душа немеет немотой провидца —
И в зоркости измучилась настоль,
Что ни природы, ни мечты, ни Бога,
Ни даже скорби; и отдал бы много,
Чтоб эту ясность променять на боль.

Душа кровит. Пленили, будто яма,
Терзанья – разум, видящий обман,
Который миром нарекся упрямо,
Где счастье – словно запах фимиама,
Обтекший жизнь, как сушу – океан.

Не сделать вздоха и не сделать шага
Без горечи, что ноша невподъем.
И сердце, хоть растерзано и наго,
Но мучится напрасной жаждой блага,
Напрасного, как помысел о нем.

Какого Бога двойственная сила
Дала узнать, что рок неотвратим,
И в то же время сердцу подарила
Его мечту – никчемное мерило,
Которое использовать хотим?

Зачем его Строитель кропотливый,
Во исполненье тайных теорем,
Расчислил и приливы, и отливы —
Весь это мир, текучий, сиротливый
И сам не постигающий, зачем?

Бог воплотился; это означало,
Что и душа склонилась перед злом;
А счастье, бытию первоначало,
Гремушкой пустозвонной забренчало
И сделалось гадалок ремеслом.

И мир застыл, как маска лицедея,
Как сам себя исчерпавший урок.
Зачем же плоти жаждала идея,
И как сумеем, ею не владея,
Достроить недостроенный чертог?

Немой останок умершего Бога
И есть наш мир; душа же родилась,
Узнав его отличье от чертога,
Но для нее утеряна дорога
В утраченную Богом ипостась.

И вот, блуждая в поисках потери,
Душа взыскует, вглядываясь в тьму, —
Но не себя, а гибельных мистерий;
И только Словом приобщится к вере,
Забытому истоку своему.

Он Словом был, но перестал владеть им,
Явившись мертвый в мертвенном миру;
И значит, здесь искомого не встретим,
Но только в Слове, этом Боге третьем,
Душа вернется к Правде и Добру.

Средь гибели кумиров и преданий —
Воскресните, былые божества,
Подобно грезе, видные едва,
Дабы глазам блаженствовать в обмане.

Творя ваш мир в пределах тесной грани,
Презрите образ, явленный в пэане,
Но не наитье, давшее слова.

Отринуть яви четкие порядки,
Дабы в Догадке снова прозиял
Предметный мир, мистический и краткий:

А призрачный телесный Идеал
Ей вечно чужд – единой сущей цели,
Что сумраком не пожрана доселе.

Вращаются лохмотья тени,
Плывя в разинутую тишь.
Вся высь – разор и запустенье,
Где ничего не разглядишь.

На небе сущие загадки
Все рваным ритмом излиты
В том непроглядном беспорядке,
Где зарожденье темноты.

Но средь вселенского обвала,
Куда на свете ни гляди,
Еще ничто не оторвало
Надежду, острием кинжала
К моей прижатую груди.

Где розы есть, мне роз не надо,
И надо, где не вижу роз.
Тому ли сердце будет радо,
Что каждый взял бы и унес?

Я тьмы хочу, когда аврора
Ее растопит в синеву.
Мне нужно скрытое от взора,
Что именем не назову.

На что же это? Все в тумане,
И оттого слагаю стих,
А сердце просит подаяний,
Само не ведает каких…

Почти у окоема
Чуть видимая мгла
Любовно-невесомо
Ко взгорку прилегла.

Тряпичные изгибы
Почти прозрачных рук
Изгибам темной глыбы
Верны, как верный друг.

Я только думой мерю,
Что вижу наяву.
Чтоб жить, я мало верю.
Чтоб верить – не живу.

Кому перед разлукой
Мелькали взмахи рук,
Тот будет счастлив – мукой…
Я мучаюсь – без мук.

Что дума, то тоскливей;
И там, где пляж пустой,
Без грезы о приливе
Пребуду сиротой…

Дабы в бесплодной боли,
Знакомой искони,
На вековом приколе
Укачивали дни.

Как в чаше, не нужной к застолью,
Налито вина по края,
Так сам я наполнился болью,
Которой болею не я.

И только чужую заботу
Берет мое сердце в удел.
А горечи – нет ни на йоту,
Сыграть же ее – не посмел.

И, мим на несбыточной сцене,
В наряде, просветном насквозь,
Танцую я танец видений —
Дабы ничего не сбылось.

Куда-то к призрачным пустотам
Несется пенье соловья,
И на меня ложится гнетом
Тоска извечная моя.

Передо мной в окне открытом
Недостижимые лежат
Поля и рощи с тайным бытом
Совсем не призрачных дриад.

Когда б из моего куплета
Родилось больше, чем слова!
А птица кличет, кличет где-то,
Сама не зная, что жива…

Теперь тоска моя умножит
Больного зренья остроту,
И этот век, что мной не прожит,
Уже ненадобным сочту.

И никакая не потеря,
Что быть собою не могу;
Я сам себя гоню за двери,
Как нерадивого слугу.

Я был никем, я не был въяве,
Я – только ужас и провал,
Среди житейских дурнотравий
Цветок надежды не сорвал.

Но в нищете – свое величье:
Всему на свете раздаю
То пристальное безразличье,
С каким иду к небытию.

Дождливых сумерек прохлада.
Нет мысли ни о ком,
И все, чего для счастья надо,
Мерцает маяком.

Что жизнь? Лишь мрак, обретший лица.
А темень принесла
Тот луч, который вечно длится
И мучит не со зла.

И все текучей, мимобежней
Моя полумечта,
Где стала всплесками на стрежне
Та жизнь, что не жита.

И этот луч, сродни парому,
По пустоши морской
Уносит к берегу другому,
Где ждет меня покой —

Который, если был бы рядом,
То был бы ни к чему.
И ливень хлещет новым хладом
В сгустившуюся тьму.