Низринулся Гиперион стремглав,
А Крон и Тейя край узрели, где
Рыдала Рея, и Титаны стон
Вздымали. Слезы падали во мглу,
Стенанья глохли: яро грохотал
Незримый водопад, и горных рек
Незримых раздавался грозный рев --
И стонущий не слышал сам себя.
Скала скалу теснила, всяк утес
К соседнему склонялся, точно зубр,
Челом к челу встречающий врага:
Они смыкались в каменную сень,
Изгоям дав угрюмейший затин.
Сидевшему -- престолом был гранит,
Лежавшему -- постелью был базальт,
Иль сланец... И не все тут собрались:
Иной был в узах, странствовал иной.
Терзались Кой, и Гиг, и Бриарей,
Порфирион, и Скорбий, и Тифон,
И много прочих, грозных силой мышц, --
Терзались там, где каждый тяжек вздох,
И стиснутых зубов не разожмешь,
И ни один сустав согнуть нельзя --
Настоль вязка мрачнейшая среда,
Облекшая страдальцев -- лишь сердца
Трепещут и колотятся, гоня
Из жилы в жилу судорожно кровь...
Скиталась бесприютно Мнемозина,
Блуждала Фойба от луны вдали:
Бродяжить были многие вольны --
Но большинству пришлось ютиться здесь.
Застыли там и сям громады тел --
Не столь печально хмурое кольцо
Камней священных, древних кельтских глыб --
На пустоши, когда вечерний дождь
Заморосит в унылом ноябре,
Заброшенное капище кропя.
Но все крепились: ни глагол, ни жест,
Ни взгляд не выдавал ничьей тоски.
Давно и втуне ярость исчерпал
Поникший Крий, в осколки раздробив
Булатной палицей ребро скалы.
Но шею змия стискивал Япет
В огромном кулаке, -- а змий давно
И жало вывалил и, словно плеть,
Обвис, казненный -- ибо не дерзнул
Зевесу ядом в очи плюнуть гад.
И распростерся подбородком вверх
Страдалец Котт, а теменем -- в кремень
Уперся и, раскрыв беззвучно рот,
Вращал глазами страшно. Близ него
Стояла та, кого гигантский Каф
Зачал, и в лютых муках матерь Гея
Рожала -- ибо Азия крупней
Всех остальных рожденных Геей чад.
И мысль о достославных временах
Грядущих просветляла скорбный лик:
В поречьях Окса или Ганга храм
За храмом рисовала ей мечта,
И острова, и купы щедрых пальм...
И Титаниде скипетром служил
Индийского слона огромный клык.
Над ней, облокотившись об уступ,
На коем он свалился, Энкелад
Лежал: когда-то смирный, словно вол,
Пасущийся средь заливных лугов --
А ныне злобный, точно лев иль тигр.
И, месть лелея, мысленно теперь
Метал он горы во второй войне,
Грядущей -- и с Олимпа Божества
Бежали в обликах зверей и птиц.
Здесь Атлас был; и Форкий, что Горгон
Зачал; и были Океан с Тефидой,
У коей на груди рыдала дщерь
Климена, распустившая власы.
Фемида же упала подле ног
Закутанной, что горная сосна,
В холодные, сырые облака,
Неузнаваемой царицы Опс.
Но здесь прервется перечень имен:
Коль Муза возжелает воспарить --
Задержишь ли? А Музе время петь
О Кроне с Тейей, что сюда взошли
От горших бездн по скользкой и крутой
Тропе... Возникли две главы сперва
За гранью скал, потом тела -- и вот
Осталось восхожденье позади.
И к логову изгоев Тейя длань
Беспомощно простерла -- трепеща,
Украдкой созерцая Кронов лик.
Пытался богом оставаться Бог:
Отринуть гнев, томление, печаль,
Тоску, надежду, ярость, и алчбу
К отмщению, и -- паче прочих чувств --
Уныние... Вотще! Бесстрастный Рок
Его седины мертвою водой
Уж окропил, и сопричислил к смертным.
Застыла Тейя в страхе... И сыскал
Несчастный сам дальнейшую стезю.
Больнее сердцу от земных потерь,
Душе тоскливей от мирских утрат,
Коль видишь злополучную семью,
Где беды столь же тяжкие стряслись.
И Крон, войдя к изгоям, обомлел
И сник бы, но взглянуть успел в глаза
Тому, кто был могуч, и Крона чтил --
Титану Энкеладу. И воспрял,
Одушевился Крон -- и грянул клич:
"Глядите, вот ваш Бог!" И грянул стон
В ответ, и скорбный вой, и жалкий вопль --
Но всяк склонился, Крона восхвалив.
Развеяв сумрак облачных завес,
Глядела Опс, отчаянно бледна,
С мольбой в запавших, выцветших очах.
Когда взревет Зима, дремучий бор
Шумит -- подобный же возникнет шум
Среди бессмертных, если, перст воздев,
Глаголать Бог намерится -- изречь
Неизрекомое, и каждый звук
Заставить загреметь и заиграть.
Утихнет буря -- и дремучий бор
Уснет, и более ни шум, ни шорох
Не раздадутся. Но затих едва
Средь падших гул -- и тотчас, как орган,
Что, хору дав умолкнуть, вдруг аккорд
Рождает серебром басовых труб,
Державный Крон безмолвие прервал.
Прервал -- и рек: "Ни сердце, мой судья
Пристрастный, не способно разъяснить,
За что нам нынче выпало сие, --
Ни первобытный духовластный миф,
Изложенный в стариннейшей из книг,
Которую хранитель звезд, Уран,
У темных берегов, из темных волн,
С незнаемого дна сумел извлечь, --
Нам, из безвидных спасена зыбей,
Незыблемый гласит она закон!
Ни миф, ни знак, ни вещая борьба
Стихий -- земли, воды, ветров, огня, --
Когда они воюют меж собой,
Вдвоем, втроем, а то и вчетвером
Затеяв распрю, все противу всех:
Ярятся огнь и ветер, а вода
Обоих дождевая оземь бьет --
И, если молния отыщет серу,
Мир дрогнет, -- ни борьба стихийных сил,
Ни знак, ни миф не властны сообщить,
За что вам нынче выпало сие!
Нигде разгадки нет -- хоть я вперял
Зрачки до боли во вселенский свиток:
За что же вам, древнейшим Божествам
Средь зримых, осязаемых Богов,
Покорствовать мятежникам, чья мощь
Сравнительно мала? Но все вы здесь!
Посрамлены и сломлены -- вы здесь!
Я крикну: "Храбрецы!" -- услышу стон;
"Холопы!" крикну -- снова стон. И что же
Поделаю? О Небо, что же днесь
Поделаю? Пусть молвит каждый Бог:
Как воевать? Как ярость утолить?
Глаголай всяк -- и все глаголы взвесь!
Я жажду слушать. Молви, Океан,
Глубокий в мыслях! На твоем челе --
Спокойствия сурового печать,
Рожденного раздумьем. Говори!"
И Крон умолк. А Властелин Морской, --
Философ, не в сени афинских рощ
Ученый, а в безмолвии пещер
Подводных изощрить сумевший ум, --
Заставил свой чужой речам язык
Зашелестеть, как волны о пески:
"Кто исступленно испускает рык,
И яростью бессильной тешит скорбь --
Не слушай! Ничего не прошепчу,
Что злобу возмогло бы раздувать!
Но внемли всяк беззлобный! Говорю:
Склонись послушно, кротко, не ропща;
Я правду молвлю в утешенье вам,
Коль скоро вас утешить может правда.
Закон Природы, Рок -- а не Зевес,
Не гром повергли нас. О Крон, ты Царь --
И мудрый царь. Не действуй же вразрез
Миропорядку. Ты введен в обман,
Тебя, к несчастью, ослепила спесь,
И путь сокрыла от твоих очей,
Меня приведший к вековечной правде.
Во-первых, ты -- не первый, и не ты --
Последний: ты отнюдь не присносущ,
И не в тебе -- начало и конец.
От Хаоса и Тьмы рожденный Свет,
Слиянием клокочущих утроб
Зачатый для неведомых чудес,
До срока зрел -- и, вызрев, засверкал
Бессмертный Свет, и оплодотворил
Родительницу собственную, Тьму,
И оживил всеместно вещество.
И в мире объявились тот же час
Уран и Гея -- нам отец и мать;
И ты, рожденный прежь иных детей,
Волшебным царством властвовал досель.
Теперь -- о правде горькой. Но горька
Она безумцам токмо! Слушать правду,
И соглашаться с ней, храня покой --
Удел царей, запомни хорошо!
Земля и Небо во сто краше крат,
Чем Тьма и Хаос, древние вожди;
Но были нам досель Земля и Твердь
Подвластны: ибо мы куда милей,
Изящней, мельче, краше -- и куда
Свободней, лучше, чище наша жизнь!
А новые владыки -- по пятам
За нами шли, рожденные от нас,
И ярче, лучше нас во столь же раз,
Во сколь мы лучше Тьмы... Но разве мы
Побеждены? О! Разве покорен
Богами Хаос? И какую месть
Лелеять может почва, что корням
Деревьев гордых скромно дарит корм,
Служа подножьем для зеленых рощ?
И древу ль ненавидеть голубка,
Поскольку тот воркует, и крыла
Расправив, может вольно упорхнуть?
Мы -- словно древеса, на чьих ветвях
Воссели днесь отнюдь не голубки,
Но златоперые орлы, гораздо
