Я потому и таю с каждым днем,
Чего не видит посторонний взор,
Но не ее, что шлет за мукой муку.
Я дотянул с трудом до этих пор;
Когда конец – не ведаю о том,
Но с жизнью чую близкую разлуку.
LXXXI
Устав под старым бременем вины
И тягостной привычки, средь дороги
Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги
И попаду я в лапы сатаны.
Бог низошел мне в помощь с вышины,
И милостив был лик, дотоле строгий,
Но он вознесся в горние чертоги,
И там его черты мне не видны.
А на земле гремит глагол доныне:
"Вот правый путь для страждущих в пустыне,
Презрев земное, обратись ко мне!"
Какая милость и любовь какая
Мне даст крыла, чтоб, землю покидая,
Я вечный мир обрел в иной стране?
LХХХП
Моей любви усталость не грозила
И не грозит, хотя на мне самом
Все больше с каждым сказывалась днем
И на душе от вечных слез уныло.
Но не хочу, чтоб надо мною было
Начертано на камне гробовом,
Мадонна, ваше имя – весть о том,
Какое зло мой век укоротило.
И если торжества исполнить вас
Любовь, не знающая пытки, может,
О милости прошу в который раз.
А если вам другой исход предложит
Презренье ваше, что же – в добрый час:
Освободиться мне Амур поможет.
LXXXHI
Пока седыми сплошь виски не станут,
Покуда не возьмут свое года,
Я беззащитен всякий раз, когда
Я вижу лук Любви, что вновь натянут.
Но вряд ли беды новые нагрянут
Страшнее, чем привычная беда:
Царапины не причинят вреда,
А сердце больше стрелы не достанут.
Уже и слезы не бегут из глаз,
Хоть им туда, как прежде, ведом путь,
И пренебречь они вольны запретом;
Жестокий луч еще согреет грудь,
Но не воспламенит, и сон подчас
Лишь потревожит, не прервав при этом.
LXXXIV
"Глаза! В слезах излейте грех любовный:
От вас на сердце смертная истома".
"Мы плачем, нам тоска давно знакома,
Но больше страждет более виновный".
"Допущен вами недруг безусловный,
Амур, туда, где быть ему, как дома".
"Не нами, в нас любовь была влекома,
И умирает более греховный"
"Покаяться бы вам в грехе злосчастном!
Вы первые виденья дорогого
Возжаждали в порыве самовластном".
"Мы понимаем: ничего благого
Ждать не пристало на суде пристрастном
Нам, осужденным за вину другого".
LXXXV
Всегда любил, теперь люблю душою
И с каждым днем готов сильней любить
То место, где мне сладко слезы лить,
Когда любовь томит меня тоскою.
И час люблю, когда могу забыть
Весь мир с его ничтожной суетою;
Но больше – ту, что блещет красотою,
И рядом с ней я жажду лучше быть.
Но кто бы ждал, что нежными врагами
Окружено все сердце, как друзьями,
Каких сейчас к груди бы я прижал?
Я побежден, Любовь, твоею силой!
И, если б я не знал надежды милой,
Где жить хочу, там мертвым бы упал!
LXXXVI
О эта злополучная бойница!
Смертельной ни одна из града стрел
Не стала для меня, а я хотел
В небытие счастливым погрузиться.
По-прежнему подлунная темница
Обитель мне – ведь я остался цел,
И невозможен горести предел,
Пока душа в моей груди ютится.
Понять, что время не направить вспять,
Извлечь достойный опыт из урока
Давно душе измученной пора.
Я пробовал ее увещевать:
– Не думай, что уходит прежде срока,
Кто слезы счастья исчерпал вчера.
LXXXVII
Отправив только что стрелу в полет,
Стрелок искусный предсказать берется,
Придется в цель она иль не придется,
Насколько точен был его расчет.
Так вы, Мадонна, знали наперед,
Что ваших глаз стрела в меня вопьется,
Что вечно мне всю жизнь страдать придется
И что слезами сердце изойдет.
Уверен, вы меня не пожалели,
Обрадовались: "Получай сполна!
Удар смертельный не минует цели".
И горькие настали времена:
Нет, вы не гибели моей хотели
Живая жертва недругу нужна.
LXXXVIII
Со мной надежда все играет в прятки,
Тогда как мне отпущен краткий срок.
Бежать бы раньше, не жалея ног!
Быстрее, чем галопом! Без оглядки!
Теперь трудней, но, сил собрав остатки,
Я прочь бегу, прижав рукою бок.
Опасность позади. Но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки.
Кто на пути к любви – очнись! Куда!
Кто ж не вернулся – бойся: одолеет
Безмерный жар, – как я, беги, не жди!
Из тысячи один спастись сумеет:
Моя врагиня как была тверда,
Но след стрелы – и у нее в груди.
LXXXIX
Я после долгих лет бежал из плена
Любовного – и, дамы, без конца
Рассказывать могу, как беглеца
Расстроила такая перемена.
Внушало сердце мне, что, несомненно,
Одно не сможет жить, как вдруг льстеца
Встречаю, кто любого мудреца
Предательством поставит на колена.
И вот уже, вздыхая о былом,
Я говорил: "Был сладостнее гнет,
Чем воля", – и цепей алкал знакомых.
Я слишком поздно понял свой просчет
И, пленник вновь, теперь с таким трудом
Невероятный исправляю промах.
XC
В колечки золотые ветерок
Закручивал податливые пряди,
И несказанный свет сиял во взгляде
Прекрасных глаз, который днесь поблек,
И лик ничуть, казалось, не был строг
Иль маска то была, обмана ради?
И дрогнул я при первой же осаде
И уберечься от огня не смог.
Легко, как двигалась она, не ходит
Никто из смертных; музыкой чудесной
Звучали в ангельских устах слова.
Живое солнце, светлый дух небесный
Я лицезрел… Но рана не проходит,
Когда теряет силу тетива.
XCI
Красавица, избранная тобою,
Внезапно нас покинула – и смело,
Как я надеюсь, в небо улетела:
Жила столь милой, тихою такою.
Тебе ж пора, взяв крепкою рукою
Ключи от сердца, коими владела,
За ней – прямой стезею – до предела.
Пусть не тягчим ты ношею земною;
От главной ты избавлен, хоть нежданно,
Теперь легко от прочих отрешиться,
Как страннику, обретшему свободу.
Ты видишь ныне: к смерти все стремится,
Что создано; душе идти желанно
Без груза к роковому переходу.
XCII
Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет.
Влюбленные, последний пробил час
Того, кто на земле прославил вас,
Кто сам любил и знал, что это значит.
Пусть боль моя стыдливо слез не прячет,
Пускай сухими не оставит глаз:
Умолк певца любви волшебный глас,
И новый стих уже не будет начат.
Настройтесь, песни, на печальный лад,
Оплакивая смерть мессера Чино.
Пистойцы, плачьте все до одного!
Рыдай, Пистойя, вероломный град,
Что сладкогласного лишился сына!
Ликуйте, небеса, приняв его!
XCIII
– Пиши, – Амур не раз повелевал,
Поведай всем по праву очевидца,
Как волею моей белеют лица,
Как жизнь дарю, сражая наповал.
Ты тоже умирал и оживал,
И все же мне пришлось с тобой проститься:
Ты знал, чем от меня отгородиться,
Но я настиг тебя, не сплоховал.
И если взор, в котором я однажды
Предстал тебе, чтобы в груди твоей
Создать редут, построить чудо-крепость,
Сопротивленье превратил в нелепость,
Быть может, слезы из твоих очей
Исторгну вновь – и не умру от жажды.
XCIV
Едва допущен в сердце пылким зреньем
Прекрасный образ, вечный победитель,
Сил жизненных растерянный блюститель
Всегда врасплох застигнут выдвореньем;
Усугубляя чудо повтореньем,
Изгнанник во враждебную обитель
Вторгается, неумолимый мститель,
И там грозит он тоже разореньем;
Влюбленные похожи друг на друга,
Когда в обоих жизненная сила
Обители свои переменила
И смертный вред обоим причинила;
И распознать невелика заслуга
Печальный признак моего недуга.
XCV
Когда бы чувства, полнящие грудь,
Могли наполнить жизнью эти строки,
То, как бы люди ни были жестоки,
Я мог бы жалость в каждого вдохнуть.
Но ты, сумевший мой булат согнуть,
Священный взор, зачем тебе упреки
Мои нужны и горьких слез потоки,
Когда ты в сердце властен заглянуть!
Лучу неудержимому подобен,
Что в дом заглядывает поутру,
Ты знаешь, по какой томлюсь причине.
Мне верность – враг, и тем сильней Петру
Завидую в душе и Магдалине,
И только ты понять меня способен.
XCVI
Я так устал без устали вздыхать,
Измученный тщетою ожиданья,
Что ненавидеть начал упованья
И о былой свободе помышлять.
Но образ милый не пускает вспять
И требует, как прежде, послушанья,
И мне покоя не дают страданья
