Михаил Львов - Стихотворения

Мой отец с лицом колониальным,
С бородою белой — аксакал,
Сын твой рано — в детстве давнем,
     дальнем —
Из степей башкирских ускакал.

С каждым годом жизнь его чудесней,
От родного Ая вдалеке
Он от счастья сочиняет песни
На великом русском языке.

И в народе русском гениальном
Миллионы у него друзей.

Мой отец с лицом колониальным,
Как мне жалко юности твоей,
Юности без песен и без счастья
И без ласки детства твоего.
Пусть мое душевное участье
Не изменит в прошлом ничего,
Но покамест старость не накинет
На меня сияющий парик,
Голоса покамест не отнимет —
Буду петь и за тебя отныне,
Дорогой, родной до слез старик.

Был пароход наш белый,
Шел пароход по Белой,
     Еще водой не бедной.
     Давал гудок победный.
И всматривались люди
     в поселки и холмы.
Мы палубу по кругу
     измерили ногами.
Уснули мы на Белой —
     проснулись мы на Каме.
…Уснули мы на Каме —
     на Волге встали мы.
Впадали реки в реки,
     как будто руки в руки…
Из рук да в руки реки
     передавали нас!
Мы так и представляли!
     Скульптурные, как греки,
      =(гомеровские греки),
Мы солнцу подставляли
     то профиль свой, то фас.
И Волга нас качала.
И нас Казань встречала
И говорила очень
     приятные слова.
И Горький с нежным Нижним
     встречал нас у причала.
А впереди скучала
     уже о нас Москва.
И влажная купальщица
     махала нам с мостка.
Махали наши реки
     волнистыми платками.
Как крылья за спиною —
     их ситцевый туман.
И вот уже ни Белой,
     и вот уже ни Камы.
Идем Московским морем
     в Москву, как в океан!
Впадали реки в реки,
     и воды прибывали.
И люди приготовились
     к последнему броску.
С ладони на ладони
     меня передавали
Родные реки наши.
     Вот так я «впал» в Москву.

Народ, мне давший жизнь и душу,
Свою нестынущую кровь,
Не замерзавшую и в стужу,
Твой сын к тебе вернулся вновь.
И после долгих лет разлуки,
В порыве счастья и любви,
Целует ласковые руки
Тысячелетние твои.

Слышу древние песни,
Песни волжских булгар.
А понятнее если:
Песни древних татар.

За вином ли, за чаем ли —
Всюду слушать готов
Эти песни отчаянья,
Безысходных годов.
В них такая пронзительность,
Так в них много всего,
Простоты поразительность,
И, как рана, родство:
Из бездонных столетий
Мой народ и родня
Шлет страдания эти,
Окликает меня:
— Не забудь эту землю,
Улетев за моря…

Я «туземец», «туземец»,
Дорогая моя.
Никуда я не денусь
От такого родства.
Я «российский индеец»,
Ты, наверно, права…
Где теперь мои «кони»,
Средь каких скоростей?
Не в лесах, не на лоне
Первозданных степей.
Я «индеец» в нейлоне,
В стане белых друзей.

Я по-татарски говорю в Казани,
Но мой словарь пока что не богат,
Хоть в мир пришел с татарскими глазами,
Хоть звался в детстве именем Рафгат.

Еще не бравший в руки даже книги,
Я с детских лет был в город увезен —
В другой язык, как океан, великий,
Безбрежный, титанический, как он.

И на просторах этих океанских
Не первый год я моряком служу
И свой корабль среди судов гигантских
В словесные сражения вожу.

Но здесь, у берегов татарской речи, —
Как будто не моряк, а фронтовик —
Стою, боясь с морским простором встречи, —
Простит меня татарский мой язык:

Ведь для него я мальчиком остался
И совершеннолетья не достиг —
Лишь только-только с букварем расстался
И не писал ни песен и ни книг.

Это страшно. Ты в землю ушла навсегда.
Ни дожди, ни рассветы тебя не касаются больше.
Далеко от столицы село Насибаш.
Далеко от могилы твоей. Сознавать это больно.
Навсегда, навсегда, на века, на века
Безвозвратно в планету уходят любимые люди…
Снова ночь на глаза мои тьму навела,
И закрыла весь мир, и опять одиночество будит.
И ничем я тебе не сумею помочь,
Если даже я в землю уйду за тобой добровольно.
Только тьма под землей. Только ночь. Только ночь.
Только вечная ночь! Сознавать это жутко и больно.
Буду думать, что ты возвратилась сюда.
Возвратилась сюда, обитаешь ты где-то в природе.
Смотрит с неба твоими глазами звезда,
И с тобою сравнимые люди порою
   проходят в народе.
Буду думать, что ты обитаешь в цветах,
Что дано тебе ветром порой до меня доноситься.
Буду к людям нежней. Ты средь них. Ты не прах.
И ни с чем мне иным невозможно,
   нельзя примириться.

Как нужна человеку родная семья,
Дом с теплом бескорыстным и светом.
Если б только жива была мама моя,
Я бы стал гениальным поэтом.

Жизнь! Ты много мне силы и счастья дала,
Только мама моя за оградою.
Не успел я родиться — она умерла,
Ты меня беспощадно ограбила.

И ни разу я в жизни к груди не прижал
Эту добрую-добрую голову.
И ни разу я в жизни домой не бежал
К ней прижать свою голову гордую.

И всю жизнь не хватало мне доброй семьи,
Боль сиротства за горло хватала…
Вам, и други мои, вам, и строки мои,
Тоже мамы моей не хватало.

Знал ли ты, великий бард английский,
Ввергнутый в миров водоворот,
Что в степи неблизкой, заилийской,
Где-то там казахский есть народ?

Все ты знал о Риме и Афинах,
Кто царил, кто на кого напал,
Знал ты и о русских и о финнах,
Знал, как погибал Сарданапал.

В Грецию звала тебя свобода.
С греком в бой шагая, словно брат,
Ты не знал казахского народа.
Только в этом ты не виноват.

А сегодня, в ленинской России,
Воздух взмахом рук своих рубя,
Молодой казах, как ты, красивый,
На казахском мне читал тебя!

Сердцем понимаю переводы.
Слышу речи байроновской ритм.
Слушайте, поэты и народы:
Байрон по-казахски говорит!

Побывал я в Джаркенте, в Чимкенте,
   в Ташкенте.
Восседал я в седле,
   на траве, на брезенте.
Угощали узбеки меня и уйгуры,
Не щадя ни утробы моей, ни фигуры…
Брал не вилкою мясо я с блюд — а чукою,
Не к гитарам — к дутарам я жался щекою.
Очень древнее что-то во мне пробуждалось,
Словно песня, рождалось, в общенье нуждалось.
Пил я майский медовый кумыс в Казахстане,
Приглашенный на пиршество в родственном
   стане.

Говорили казахи со мной по-татарски.
Я носил тюбетейку, скажу вам, по-царски…
И, далеким истокам моим потакая,
Друг сказал: — Вот теперь ты похож на Тукая!
По душе, по нутру похвала мне такая
(И вдвойне от тебя, от потомка Абая).
Короную себя тюбетейкой Тукая,
Чтоб хоть так, хоть чуть-чуть походить
   на Тукая.

Мы с казахом Азатом
Прилетели на той.
Наблюдаю с азартом
За степной быстротой.

Современные кони —
«Волги» с «Чайкою» в ряд —
В стороне — «на отгоне» —
Без вниманья стоят…

Я горю, как мальчишка,
Мне подводят коня —
Как такси и как вышка
Этот конь для меня!
И сижу я прилично,
Ткнулся в стремя ногой;
И мне видно отлично,
Не бегу за байгой…

Благодарен я другу!
Тут такие дела!
Кони скачут по кругу!
(Степь свистит, как стрела!)
Все — такие красавцы!
Совершенства подряд!
Это — конское царство!
Здесь лишь кони царят!
Не дерутся за царство,
А над царством парят!

И сидят мальчуганы,
Как короны, на них!
Обнимают ногами
Самодержцев степных!

Степь гудит не стихая
Из конца да в конец!
О свобода степная!
Вихрь казахских сердец!

Степняку на раскачку
Нужно времени — миг!
Все включаются в скачку —
И юнец и старик.

Ты попробуй казаха
Удержать на цепи,
Ты попробуй казаху
Возражать тут, в степи…

Скачут все — аксакалы
(Лет по сто — а в соку!
Жизнь их не отскакала!
Смерть их не обскакала,
И умрут — на скаку).

…И приезжие — скачут!
С кинохроники — скачут!
Партработники — скачут!
Академики — скачут!
Скачет грузный Сабит[2],
Жумалиев[3] маячит
Рядом с другом, трубит…
Скачет каждый — и, значит,
Силой, славой, удачей
И ничем — не забыт!

Как футбол для Европы,
Для казахов — байга!
— Где вратарь? Где ворота?
— Это — просто бега!

— Как футбол для Европы?
— Это конский футбол!
(И в степные ворота
Конь влетает, как гол!)

— Грандиозней футбола!
— Интересней бегов!
Вроде конного боя
И боренья богов…
Здесь успех убедителен,
Славы не миновать —
И коней-победителей
Все бегут целовать!

Через горные цепи
Прокатили меня.
Казахстанские степи
Прокалили меня.

Самолет мой качается
В облаках, в вышине.
А байга не кончается:
Скачут кони в окне.
(Снятся кони во сне.)
Скачут кони во мгле,
Кони скачут во мне.