Альенде
Молчит убийца в генеральском чине.
Блестят штыки военного парада.
На карте
узкая полоска Чили
кровоточит,
как сабельная рана.
Уходит человек
в века и в песню…
О, как они убить его спешили!
О, как хотели —
«при попытке к бегству»!..
Его убили
при попытке к жизни.
Надо ж, почудилось.
Эка нелепость!
Глупость какая!..
Два Деда Мороза
садятся в троллейбус.
Оба —
с мешками…
Рядышком
в нимбе из снежного пара
с удалью злою
Баба Яга посреди тротуара
машет метлою.
На гору
с видом таинственно-мудрым
лезут трамваи…
Кто-то сказал,
что в кондитерской утром
«Сказку» давали…
Вечер,
заполненный чудесами,
призрачно длится.
Красная Шапочка
ждет под часами
звездного принца…
И, желваки обозначив на скулах,
выкушав водки,
ходят
в дубленых овечьих шкурах
Серые Волки.
Утро проползло по крышам,
все дома позолотив…
Первое,
что я услышал
при рожденье,
был мотив.
То ли древний,
то ли новый,
он в ушах моих крепчал
и какой-то долгой нотой
суть мою
обозначал.
Он меня за сердце тронул,
он неповторимым был.
Я его услышал.
Вздрогнул.
Засмеялся
и —
забыл!..
И теперь никак не вспомню.
И от этого грущу…
С той поры,
как ветра в поле,
я всю жизнь
мотив ищу.
На зимовье
стыну
лютом,
о́хаю на вираже.
И прислушиваюсь к людям,
к птицам,
к собственной душе.
К голосам зари багряным,
к гулу с четырех сторон.
Чувствую,
что где-то рядом,
где-то очень близко
он!..
Зябкий, будто небо в звездах,
неприступный, как редут.
Ускользающий,
как воздух.
Убегающий,
как ртуть.
Плеск оркестров.
Шорох санный.
Звон бокалов.
Звон реторт…
Вот он!
Вроде бы тот самый!
Вроде бы.
А все ж —
не тот!
Тот я сразу же узнаю.
За собою позову…
Вот живу и вспоминаю…
Может,
этим и живу.
Сладка ягода
Сладка ягода
в лес поманит,
щедрой спелостью удивит.
Сладка ягода
одурманит.
Горька ягода
отрезвит.
Ой, крута судьба,
словно горка,
довела она, извела.
Сладкой ягоды
только горстка.
Горькой ягоды
два ведра.
Я не ведаю,
что со мною.
Отчего она так растет —
сладка ягода
лишь весною.
Горька ягода —
круглый год…
Над судьбой моей
ты посмейся,
погляди мне вслед из окна.
Сладку ягоду
рвали вместе.
Горьку ягоду —
я одна.
Больничный коридор,
пустыный,
будто поле.
Осипший баритон
товарища по боли.
Больничная стена.
Бессонные:
«А если…»
Сухие письмена
истории болезни.
Предчувствие расплаты
и холодок вины.
Всегда,
когда больны,
мы
в чем-то виноваты.
Больничный потолок,
квадрат,
глядящий немо, —
мое второе небо
на неизвестный срок.
Злой и веселый сразу,
держа судьбу в руке,
профессор
цедит фразу
на мертвом языке.
И все ж,
смирив гордыню,
вполне доволен я:
прекрасно по-латыни
звучит
болезнь моя!
Больничное окно
опасно, как бойница.
Как будто бы больница
осаждена давно.
Закатные пожары
стекают,
словно воск…
Больничные пижамы,
как форма
неких
войск.
Сказка о кузнеце, укравшем лошадь
Был кузнец непьющим.
Ел,
что Бог предложит.
То ли – от безумия,
то ли – от забот,
он украл однажды у соседа лошадь.
Кузнеца поймали.
И собрали
сход…
Дали слово
старцу.
Распростер он руки.
Покатились слезы
из-под дряблых век:
«Люди!
Я заплакал
от стыда и муки!..
Вор
у нас в деревне!
Мерзкий человек!..
Мне стоять с ним
больно.
Мне дышать —
противно!
Пусть не станет вора
на святой земле!..»
Зашептались люди.
В общем,
выходило:
кузнецу придется
кончить жизнь
в петле…
И тогда поднялся старец
(очень древний!)
От волненья
вздрагивал седины венец.
Он сказал:
«Подумаем, жители деревни!..
Что украли?
Лошадь.
Кто украл?
Кузнец!!
Он у нас —
единственный!
Нужный в нашей жизни.
Без него —
погибель!
(Бог ему судья.)
Мы,
повесив вора,
кузнеца лишимся!
Выйдет,
что накажем
мы
самих себя!
Вдумайтесь!..»
И люди снова зашептались.
Спорам и сомненьям
не было конца…
И тогда поднялся
самый главный
старец:
«Правильно!
Не надо
вешать кузнеца!..
Пусть за свой проступок
он заплатит деньги.
А поскольку
этот разговор возник, —
есть у нас
два бондаря.
Двое!
И —
бездельники!..
Лучше мы повесим
одного из них…»
Умные селяне
по домам расходятся.
Курят.
Возвращаются
к мирному труду…
Кузнецом единственным
быть мне
очень хочется!
(Если —
ненароком —
лошадь
украду.)
«Чай возник из блюдца. Мир из хаоса возник…»
Чай возник из блюдца.
Мир из хаоса возник.
Дождь из тучи.
А из утра – полдень.
Ах, как много в жизни мы читаем разных книг!
Ах, как мало, в результате, помним!
Вот она – река,
да нечем горло промочить.
Что-нибудь от этого случится…
Ах, как нам приятно окружающих учить!
Ах, как стыдно нам самим учиться!
Глупые раздумья можно шляпою прикрыть,
отразиться в зеркалах и в лужах…
Ах, как хорошо мы научились говорить!
Ах, как плохо
научились слушать!
Истину доказываем, плача и хрипя.
Общими болезнями болеем…
Ах, как замечательно
жалеем мы себя!
Ах, как плохо мы других жалеем!
«Время, когда мы на ощупь растем…»
Время,
когда мы на ощупь растем,
немилосердно…
Помню:
хотел развести я костер
в собственном сердце.
Я его запросто соорудил,
наспех построил.
Твердо решив,
что погреюсь один.
Без посторонних…
Я же не думал,
не знал одного,
что – по примете —
пламя не гаснет,
когда за него
двое
в ответе.
Я же не знал,
что в крутом ноябре
где-то,
когда-то
сам я сгорю
в настоящем костре
весь.
Без остатка.
Все это вовремя будет
и в срок…
Ну а покуда
я, торопясь,
раздувал костерок,
веруя в чудо.
Я раздувал его эдак и так
ночью печальной.
Было желанье мое
не в ладах
с пламенем чахлым.
Вроде бы я для костра не жалел
силы,
да только
этот костер невеликий
горел
очень недолго…
Вот.
А потом наступила пора —
как ни старался —
в сердце моем
от былого костра
след оставался.
След
от придуманного огня.
Круглый,
как слово…
Долго еще
по ночам у меня
в сердце кололо.
«Белым снегом, белым цветом…»
Белым снегом,
белым цветом
мир заполнен.
Я могу
написать тебе на этом
выпавшем с утра
снегу.
Я поведаю печально,
что вторую ночь не сплю.
Что тоскую
и скучаю.
Что тоскую
и люблю…
А потом
туманной ранью
соберу я снежный ком.
И его в Москву
отправлю
медленным товарняком.
Интересно,
что ты скажешь,
если,
требуя похвал,
к нам во двор
в бензинном кашле
шумно
въедет
самосвал!
Он затормозит с разбега
на асфальте ледяном.
И большая
глыба снега
ляжет
под твоим окном…
Всею глубью голубою
тыщи смерзшихся страниц
зазвенят перед тобою,
умоляя:
прикоснись!
Пусть тебе поможет чувство!
Догадайся
и прочти!..
Впрочем,
я не верю в чудо,
невозможное почти…
Ты на глыбу
глянешь строго
и с тропинки не свернешь.
Снег налипший
у порога
варежкою отряхнешь.
Мне об этом
думать горько,
но реальность
такова:
скоро
ледяною горкой
станут
все мои слова…
А когда пройдут морозы,
а когда пройдет зима,
побегут ручьями
слезы
из забытого
письма.
«Был солдат на небывалой войне…»
