1.
…А у неё — оладушки, занавески,
Наив и преклоненье — берёт зевота.
С недавних пор эта штучка — твоя невеста,
Нежна, слаба и женственна… и всего-то?
А я боюсь покоя: рутина… — тина…
Лихая атаманка и стихоманка,
А я такая сильная (аж противно),
Что всё пошло насмарку и наизнанку.
К окошку вечер зверем прильнёт осклабясь,
Кружить по кухне будет настырной мошкой.
Смотри-ка, эту он полюбил — за слабость.
Меня — за силу — бросил: решил, что можно…
И что теперь на чужой каравай коситься,
Ах, зелен ваш виноград… у меня украден!
Пока не поздно, к Светке бы напроситься,
Купить винца бы (кстати о винограде).
2.
… А всё ж подруге многое невдомёк.
Вспылит: «И что, парней не осталось, кроме?!
А он — ещё наплачется. И поймёт.
Нам тридцать лет — не рано себя хороним?!
Ещё найдёшь, и встретишь…» Ага, сейчас.
Друзья, работа — лица одни и те же.
Осталось — бывших мальчиков изучать.
Красавиц корчить… самооценку тешить.
И мне казалось кисленькое винцо
Густым, вошедшим в вены и в кожу ядом.
И лезло бабье, глупое: «Вот и всё.
Сергей-Серёженька, милый, а как же я-то?!»
3.
…А завтра — в офис, чёрт бы его побрал.
А завтра гуще грим, голова тупее.
А завтра фыркать — девочки, всё, аврал!
(Отдел-то в курсе нашей с ним эпопеи).
Хохмить в курилке: «…гений! величина!
Да хоть вздохну, отдохну от него на время!»
Не убедила… Завтра мне начинать
Заведомо провальный аутотренинг.
Не причитать, не выть, не рубить с плеча,
Не возмущаться — думать и защищаться.
И поправлять себя, невпопад шепча:
«Послушай, будь ты проклят, вернее, счастлив…»
«Ещё ты не полюбишь так, как я…»
Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.
Ты слышишь музыку, от слёз немея,
А я уже не плачу, не умею…
И от тебя судьба умело прячет
Свой чёрный лик, и слишком много значит
Одна любовь, и в этом вся беда!
Но что тут сделаешь, ты молода.
Ты молода! И мыслей тяжкий гнёт
Улыбки юной не перечеркнёт.
Ты слышишь только то, что говорят,
А я устала верить всем подряд.
И да хранит судьба цветок весенний,
Беспечной юности прекрасное творенье.
Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.
Её свадьба
Лепестками белыми кропили —
белой свадебною ложью,
клятвами и кольцами венчали,
а ещё плясали, пели, пили,
выкликали заполошно
«Горько!» — и по кругу, всё сначала…
Время свадеб, солнечно-прохладен
август. Видишь, я не плачу,
я задачку про себя решаю:
может быть, я слишком зауряден? —
но зато я по-собачьи
верен был тебе, жена чужая…
У меня всё прочно и на совесть,
я же не герой романсов
и романов, титулованный бродяга…
Я не Дон Кихот, я приспособлюсь,
я, скорее, Санчо Панса,
этот хитроумный симпатяга…
Тамада играет на баяне,
в окнах розовое солнце,
гаснет вечер, медленно пьянея.
Что ж так больно-то? Я тоже пьяный,
До свидания, Альдонса,
и — спокойной ночи, Дульсинея…
Хмель уйдёт, по крохотным алмазам,
по осколкам
соберу я свадебное действо.
Мог ли я подумать, как опасно
слишком долго
оставаться другом детства…
Небалладная история
«Я клянусь, этот первый рассвет
лишь с тобой повторится.
Уезжай и не бойся.
Печаль о тебе — мой удел», —
симпатичная крошка инфанта
шептала заморскому принцу.
Не хотела прощаться.
И он уезжать не хотел.
Пухлощёкие амуры
усмехались в стороне.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте клятвы при луне!
— Я клянусь… я вернусь.
Мы любовь, будто замок, построим.
Будто розу, взрастим.
Будто чашу с вином, разопьём.
Я приду не ребёнком, но воином,
лучше — героем,
ты дождись, мы с тобой обязательно
будем вдвоём…
Он сошёл в рассвет понурый
с королевского крыльца.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте-славьте храбреца.
А сестрица-то старшая
смотрит в окно безнадёжно.
Ей не клялся никто
в предрассветную тишь-благодать.
И кричит она младшей сестре:
«Ты его не дождёшься!
Быстро выскочишь замуж.
А я — только я! — буду ждать».
Такова её натура:
постоянство слов и дел.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте верных юных дев.
А красавице младшей
претит ожиданье без прока.
Не смогла устоять
перед хитрым заезжим льстецом.
Побоялась и долгого срока,
и подлого рока.
И уже с государем-соседом
стоит под венцом.
Может, помните гравюру:
молодые на мосту.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте юную чету!
Ну а принц? Он узнал —
отравился ли, прыгнул с карниза
иль на честной дуэли
сопернику выпустил кровь?
По указке отца
на вдове королеве женился.
Он теперь и не принц.
Он теперь настоящий король.
Вон стоит красавец хмурый,
чёрной бровью шевеля.
Пойте-пойте, трубадуры,
ставьте-славьте короля!
Ну а старшая? Может, хоть ей
повезло по сюжету?
Четверых претендентов
отвергла весьма неумно
и упрямо несла на плечах
непосильную жертву,
проклиная любовь,
и его, и себя заодно.
Старой девой, старой дурой
Помереть её удел…
Пойте-пойте, трубадуры,
Славьте верных старых дев!
Вы молчите, постылые жизни
хоть как-то устроив,
из гордыни, тщеславья ли, страха
свернувши с пути.
Вот и всё. Вот и предали юные клятвы.
Все трое.
Белокрылую птицу — любовь
загубили в клети.
Всё как в жизни, всё с натуры,
правда в профиль и анфас.
Помолчите, трубадуры.
Эта песня не для вас.
«А любовь — это…»
А любовь — это
китайские палочки.
Попытка двоих
ухватить, удержать счастье,
белое, нежное…
Жаль, оно рассыпается.
Видно, долго варилось.
Видно, долго томилось
в бездонном чане судеб.
А если и ухватили —
оно достаётся лакомке,
что радостно ест угощение
из кованой чаши истории,
из глиняной миски сплетен.
Три листка из тетради
Листки из одной тетради —
братья?
На одном —
старательно, словно в прописи
(Димка, мы не торопимся?):
«Мама, иду гулять я
с Димой. Сперва в гастроном,
а после на дачу. Пока!»
На обороте —
начало стишка,
будто бы о природе,
по правде — о ней, о любви. Самой-самой!
Мама
улыбается строчкам,
как друзьям дорогим.
Сама ведь была до шестнадцати — мамина дочка,
такой же вот солнечный лучик.
И тоже писала стихи
о нежной любви неразлучной,
о доброй, о светлой любви — не о страсти…
А дождь за окном так и хлещет, и косит
девственно белые астры.
Осень первой любви. Счастливая дочкина осень.
Листки из одной тетради —
братья?
На другом —
поспешно, в одну строку
(Димка, уже бегу!
Ну что же такое — полдня всё бегом да бегом!):
«Мам, я уехала к Димкиной тёте,
ну, к тёте Наде…»
И — чётко:
«С ночёвкой».
На обороте —
смета домашних расходов
(Кофе, консервы, рогалики, сода…),
узорчик по краю — что сети паучьи…
Предчувствия — вздор!
Морозный узор
на окне. За окном — алмазная снежная крошка и лёд
глянцево-чёрный, черней, чем графит.
А жизнь кого-то научит,
кого-то — сразу в расход.
Мать по привычке не спит.
Листки из одной тетради —
братья?
На третьем —
всего полстроки
(теперь — беги-не беги…):
«Мама, прошу никого не винить. И — прости».
Полдень почти.
Пальцы бумагу мнут.
И до смерти —
двенадцать минут.
Буквы жмутся друг к другу, дрожат.
Осталось чуть-чуть —
по лестнице вверх и — в полдень майский шагнуть
с двенадцатого этажа.
* * *
Лихой джигит на «жигулёнке»,
забытый где-то в девяностом…
Глядела на него Алёнка —
так астроном глядит на звёзды.
А под окошком стыли астры,
давно болея межсезоньем.
Он укатил. Навеки. Баста.
А ты всю ночь листала сонник.
И неувиденными снами
по стенам рассыпались блики.
И ветры под окном стенали
о том, кто мнил себя великим.
А кем же был? Звездою ранней?
Игрой-забавой — чет и нечет?..
Алёнка пестует герани
и всем твердит, что время лечит.
Невезучая
В одежде — весенние гаммы,
А мысли осенние, серые.
Ты смотришь четвертую серию
Житейской своей мелодрамы.
Бывает, скучаешь на лекции,
А день за окошком — весенний.
И там, за окном, — ретроспекции
Просмотренных ранее серий…
…За мамой ты бегаешь хвостиком,
Дворняжек ты потчуешь кашей.
Тайком наблюдаешь за Костиком —
И даже словечка не скажешь.
Но тоже играешь в солдатики
И знаешь военные марши…
…А Костик подружится с Катенькой.
Ты станешь умнее и старше.
Сентябрьское утро хорошее —
Вот лучик скользит по тетрадке.
Сидишь ты за партой с Алёшенькой,
Глядишь на соседа украдкой.
В порядке заданье домашнее —
Он списывать ловко умеет…
…Алёша подружится с Дашенькой.
Ты станешь взрослей и умнее.
Всплакнёшь. И подружишься с Толиком.
Открытки, свидания в парке,
Признанья в кафешке за столиком…
А женится Толик на Ларке.
В одежде — весенние гаммы,
А мысли осенние, серые.
Ты смотришь четвертую серию
Житейской своей мелодрамы.
Портрет одиночества
А верилось, что путь прямой и гладкий!
Но снова из трамвая — прямо в грязь.
Начальник смотрит сладко. Шоколадки —
Да запросто, не прячась, не чинясь.
Быть мог июнь поярче и пожарче,
В цветении надежд, в сиянье гроз…
В отделе мужички хот-доги харчат,
И сизый дым от скверных папирос.
А если бы хватило бы отваги,
Умчалась бы куда глаза глядят…
Звонки, и совещанья, и бумаги…
Коловращенье, канцелярский ад!
А дома… ну а что такое «дома»?
(Гордиться бы, что есть и кол, и двор!):
Бабусина стряпня, звонки знакомых,
С подругой бесконечный разговор…
О ком же? О Ванюше, ясном солнце,
Скорей бы он из армии пришёл!..
Да только зря. Она ведь не дождётся,
Настойчив некто по прозванью Фрол.
А младшая сестра на дискотеке —
С дружком, с пивком. Не выучен урок…
…И хочется сквозь сомкнутые веки
Вдруг увидать, что сверху смотрит Бог.
Материнское
А беда-то сама накличется,
Что слова ей? — всё трын-трава!
Ты тихоня была, отличница,
А теперь — сорвиголова.
Что-то счастье твоё артачится,
Не идёт…
Он живет сам-два.
Он женат.
А ты — неудачница,
Ты — соломенная вдова.
Но, как прежде, мечтаешь-мечешься,
Всё мудришь ты — а в том ли смысл?
Ах, солдатик ты мой, разведчица,
Ты возьмись-ка за ум, возьмись!
Ты прикинься простой, не гордою.
Эх, начало — беда лиха!..
У стола, усталая, сгорбилась,
Топишь горе свое в стихах.
Топишь горе — и улыбаешься:
Нет, беда не пришла пока.
Засыпает сын, баю-баюшки…
…Ты зовёшь его — сын полка.
Ракушечное
Снова образы чужие и чуждые
обретаются в моей голове.
Жизнь-житуха депрессивная, скучная!
Повседневность распласталась ракушкою,
между створок отыскать бы жемчужину
(жадность чавкает: «А лучше бы — две!»).
Платье белое с утра отутюжено.
Вот и гость мой — импозантный брюнет.
Гость? А может, мой единственный, суженый?..
Скатерть новая — жемчужное кружево.
Вот и вина — золотистые, южные.
Вот и сладости. И — целая дюжина
Перламутровых ракушек.
Но — нет
ни одной, ну ни единой жемчужины!
Ну хоть смейся, хоть ругайся, хоть ной,
Нет жемчужины, увы, ни одной.
Стук ракушек по столу костяной.
За окном — осенний дождь проливной.
Одиноко допиваю вино…
Фантазия
Лира, любовь — сладкозвучное «эль».
Где же ты, мой своенравный,
Где ты, мой светлый, отважный мой эльф?
Стал ты отчаянным фавном…
Фраза, финал — отчужденное «эф».
В цепких объятиях фавна
Жду я — вернётся отважный мой эльф
Светлый, святой, богоравный…
Современница
Безмолвный час, больной сезон,
Сквозит эпоха.
В руках — мобильный телефон
И томик Блока.
Небес линялые шелка,
Вуаль пороши.
Ты каждый вечер ждёшь звонка
Из жизни прошлой.
Сквозь времена и времена
Метёт поземка.
А ты по-прежнему одна,
О, Незнакомка.
И не очнётся старый сквер
От летаргии.
Воздев знамёна чуждых вер,
Грядут другие.
И позади, и впереди —
Чужие встречи.
Повремени, не уходи,
Безмолвный вечер!
…А помнишь, как тебя весна
Околдовала?..
Но солнца блик тусклей вина
На дне бокала.
Сильная женщина
С годами приходит готовность платить за успех…
да что за успех? — за простую, как вера, удачу.
Всё больше событий. Всё меньше ступеней и вех.
Ненайденный смысл бытия безнадёжно утрачен.
Твой принц расставался с тобой как простой фанфарон —
делил даже рюмки, подушки и бабские цацки.
И вот — ни тылов, ни обозов. Но держится фронт,
и ты — на коне. На подружек взираешь по-царски.
А дома привычно побродишь по джунглям ти ви.
И — ужин богини: вино, сериал и консервы.
А что же, есть повод (прекраснейший повод… увы) —
сегодня досрочно присвоено звание стервы.
Герой сериальный слезлив, хоть и бывший морпех.
А вот героиня… Ну что тут сказать? — героиня!
…Всё больше событий. Всё меньше ступеней и вех.
В глазах — мельтешенье смешавшихся яней да иней.
В бокале — подтаявший лёд.
На пороге — нетающий иней.
Судьбою мне данный
Игорь Лозинский, как написали бы в старинном романе, обладал звучным именем, кое и составляло всё его достояние.
