3. Среда / Меркурий
Меркурий, Меркурий,
Черных курей зарежем.
Рудокоп с ногами крылатыми,
Рулевой задумчиво-юный,
Ходок по морям и по небу,
Безбородый Никола,
Офеня небесный,
Без брони, без пики архангел,
Шапка есть у тебя невидимка,
Посошок волшебный,
Учишь купцов торговать,
Корабельщиков плавать,
Поэтам нагоняешь сон,
Развязываешь воображенье,
Связываешь несвязуемое,
Изобретать ты учишь,
Выходить из положения,
Отталкиваться от земли
И снова к ней прикасаться.
Покой тебе ненавистен,
Умершим ты даешь мудрость.
В любви ты учишь уловкам,
Ревности, нежности,
Ссорам и примиренью,
Переходам к последней победе.
Ты переменчив, как радуга,
Твой день — посереди недели, —
Катись в любую сторону.
Серо ивы клонятся,
Сиро девы клонятся,
Прошуршала конница
Шумом бесшумным.
Ветер узаконится,
Крылья узаконятся, —
Веди, бледноколонница,
К думам бездумным.
Пастух и хранитель серебряных полей,
На горячую маковку молоко пролей!
Довольно. Я любим. Стоит в зените
Юпитер неподвижный. В кабинет
Ко мне вошел советник тайный Гете,
Пожал мне руку и сказал: «Вас ждет
Эрцгерцог на бостон. Кольцо и якорь».
Закрыв окно, я потушил свечу.
Кто скрижали понимает,
Кто благую весть узнает,
Тот не удивляется.
По полям пятнистым идя
И цветущий крест увидя,
Сердцем умиляется.
Разомкнулись вес и мера,
У креста стоит Венера,
Очи томно кружатся.
По морю дымятся флоты,
Пташек мартовских полеты
Раздробила лужица.
Нисхожденье — состраданье,
Восхожденье — обладанье
Огибают струями.
О, святейший день недели,
Чтоб не пили и не ели —
Жили поцелуями.
Беременная Рая,
Субботу приготовь:
Все вымети,
Все вычисти,
Чтоб оживились вновь
Мы запахами рая.
О, елка, о, ребята.
О, щука, о, чеснок.
Не выразить,
Не высказать,
Как жребий наш высок,
Как наша жизнь богата.
Ну, опустите полог.
Считай: рабочих шесть,
А день седьмой,
А день святой
На то у Бога есть,
Чтобы покой был долог.
Теперь гут нахт, тушите свечи
До деловой, житейской встречи.
Только колоколам работа.
Равны рабы Божий.
Паруса опустились.
Штиль, безмолвие.
Если я встречу вас —
Не узнаю.
На всех крахмальные воротнички
И шляпы, как на корове седло.
Бездействие давит воочию.
Все блаженно растекаются
В подобии небытия.
Сердце боится остановок
И думает, что это сон,
Выдуманный Сера и Лафоргом.
Подходило бы, чтобы у соседей
Непрерывно играли гаммы
И гуляли приюты,
Изнывая от пустоты.
Точка, из которой ростками
Расходятся будущие лучи.
1925
Так долго шляпой ты махал,
Что всем ужасно надоел.
Взяла брюнетка на прицел,
Подруга вставила «нахал».
И долго крякал капитан,
Который здорово был пьян.
Махал, махал, и, наконец,
Когда остался ты один,
Какой-то плотный господин
Тебя уводит как отец.
В одной из светленьких кают
Уж скоро рюмки запоют.
Ты треугольник видишь бри
И рядом страсбургский пирог…
Тут удержаться уж не мог,
Подумал: «Ах, черт побери!
Я никогда их не едал,
У Блока кое-что читал».
Отец нежданный стороной
Заводит речь о том, о сем:
Да сколько лет, да как живем,
Да есть ли свой у вас портной…
То Генрих Манн, то Томас Манн,
А сам рукой тебе в карман…
Папаша, папа, эй-эй-эй!
Не по-отцовски вы смелы…
Но тот, к кому вы так милы, —
Видавший виды воробей.
Спустилась шторка на окне,
Корабль несется по волне.
А ну, луна, печально!
Печатать про луну
Считается банально,
Не знаю почему.
А ты внушаешь знанье
И сердцу, и уму:
Понятней расстоянье
При взгляде на луну,
И время, и разлука,
И тетушка искусств —
Оккультная наука,
И много разных чувств.
Покойницкие лица
Ты милым придаешь,
А иногда приснится
Приятненькая ложь.
Без всякого уменья
Ты крыши зеленишь
И вызовешь на пенье
Несмысленную мышь.
Ты путаешь, вещаешь,
Кувыркаешь свой серп
И точно отмечаешь
Лишь прибыль да ущерб.
Тебя зовут Геката,
Тебя зовут Пастух,
Коты тебе оплата
Да вороной петух.
Не думай, ради Бога,
Что ты — хозяйка мне, —
Лежит моя дорога
В обратной стороне.
Но, чистая невеста
И ведьма, нету злей,
Тебе найдется место
И в повести моей.
Стоит в конце проспекта сад,
Для многих он — приют услад,
А для других — ну, сад как сад.
У тех, кто ходят и сидят,
Особенный какой-то взгляд,
А с виду — ходят и сидят,
Куда бы ни пришлось идти —
Все этот сад мне по пути,
Никак его не обойти.
Уж в августе темнее ночи,
А под деревьями еще темнее.
Я в сад не заходил нарочно,
Попутчика нашел себе случайно…
Он был высокий, в серой кепке,
В потертом несколько, но модном платье.
Я голоса его не слышал —
Мы познакомились без разговоров, —
А мне казалось, что, должно быть, — хриплы!
— На Вознесенском близко дом…
Мы скоро до него дойдем…
Простите, очень грязный дом. —
Улыбка бедная скользит…
Какой у Вас знакомый вид!..
Надежды, память — все скользит…
Ведь не был я нисколько пьян,
Но рот, фигура и туман
Твердили: — Ты смертельно пьян!..
Разделся просто, детски лег…
Метафизический намек
Двусмысленно на сердце лег.
Поверим ли словам цыганки, —
До самой смерти продрожим.
А тот сидит в стеклянной банке,
И моложав, и невредим.
Сидит у столика и пишет, —
Тут каждый Бердсли и Шекспир, —
Апрельский ветер тюль колышет,
Сиреневый трепещет мир,
Звенят, звенят невыносимо
Иголки, искры и вино,
И ласточки просвищут мимо
Американкою в окно.
Измены здесь для примиренья,
А примиренья для измен.
Политональнейшее пенье
От лаковых несется стен.
Все кружится, и все на месте…
Все близко так, и все поет,
Отчетливо, как при Норд-Эсте,
Прозрачно, словно жидкий мед…
Куда пропал ты, беспечальный
И чистый воздух медных скал?
На Вознесенском дом скандальный
Да пароходный тот нахал!
— Остановка здесь от часа до шести,
А хотелось бы неделю провести.
Словно зайчики зеркал,
Городок из моря встал,
Все каналы да плотины,
Со стадами луговины, —
Нет ни пропастей, ни скал.
Кабачок стоит на самом берегу,
Пароход я из окна устерегу.
Только море, только высь.
По земле бы мне пройтись:
Что ни город — все чудесно,
Неизвестно и прелестно,
Только знай себе дивись!
Если любишь, разве можно устоять?
Это утро повторится ли опять?
И галантна, и крепка
Стариковская рука.
Скрипнул блок. Пахнуло элем.
Чепуху сейчас замелем,
Не услышать нам свистка.
