первый раз.
–
Во время оное былое!..
В те дни ты знал меня, Кавказ,
В свое святилище глухое
Ты призывал меня не раз.
В тебя влюблен я был безумно.
Меня приветствовал ты шумно
Могучим гласом бурь своих.
Я слышал рев ручьев твоих,
И снеговых обвалов грохот,
И клик орлов, и пенье дев,
И Терека свирепый рев,
И эха дальнозвучный хохот,
И зрел я, слабый твой певец,
Казбека царственный венец.
За строфой XII в беловой рукописи следовали две строфы, приведенные в отрывках из «Путешествия Онегина»: XIII
Уже пустыни сторож вечный…
XIV
Питая горьки размышленья…
Строфа XV, из которой часть Пушкин включил в отрывки из «Путешествия Онегина», полностью имеется в рукописи:
«Блажен, кто стар! блажен, кто болен,
Над кем лежит судьбы рука!
Но я здоров, я молод, волен.
Чего мне ждать? тоска! тоска!..»
Простите, снежных гор вершины,
И вы, кубанские равнины;
Он едет к берегам иным,
Он прибыл из Тамани в Крым,
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел изгнанник вдохновенный 19
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.
Далее следуют строфы XVI–XXIX, напечатанные в отрывках из «Путешествия Онегина». После этого в рукописи читаем:
XXX
Итак, я жил тогда в Одессе
Средь новоизбранных друзей,
Забыв о сумрачном повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой почтовою,
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем. Каким же изумленьем,
Судите, был я поражен,
Когда ко мне явился он
Неприглашенным привиденьем,
Как громко ахнули друзья
И как обрадовался я!
XXXI
Святая дружба! глас натуры!!!..
Взглянув друг на друга потом,
Как Цицероновы Авгуры
Мы рассмеялися тишком…
–
–
–
XXXII
Недолго вместе мы бродили
По берегам эвксинских вод.
Судьбы нас снова разлучили
И нам назначили поход.
Онегин, очень охлажденный
И тем, что видел, насыщенный,
Пустился к невским берегам.
А я от милых южных дам,
От жирных устриц черноморских,
От оперы, от темных лож
И, слава богу, от вельмож
Уехал в тень лесов тригорских,
В далекий северный уезд;
И был печален мой приезд,
XXXIII
О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила,
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей.
Нет, нет! нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей;
Вдали, один, среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон тригорских нив.
XXXIV
И берег Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы, –
Приют, сияньем муз одетый,
Младым Языковым воспетый,
Когда из капища наук
Являлся он в наш сельский круг
И нимфу Сороти прославил,
И огласил поля кругом
Очаровательным стихом;
Но там и я свой след оставил,
Там, ветру в дар, на темну ель
Повесил звонкую свирель.
Среди ранних черновых набросков к «Евгению Онегину», возможно, относится следующий отрывок. С каким именно местом романа он связан, определить трудно:
«Женись». – На ком? – «На Вере Чацкой».
– Стара. – «На Радиной». – Проста.
«На Хальской». – Смех у ней дурацкий.
«На Шиповой». – Бедна, толста.
«На Минской». – Слишком томно дышит.
«На Торбиной». – Романсы пишет.
Шалунья мать, отец дурак.
«Ну так на Ленской». – Как не так!
Приму в родство себе лакейство.
«На Маше Липской». – Что за тон!
Гримас, ужимок миллион.
«На Лидиной». – Что за семейство!
У них орехи подают,
Они в театре пиво пьют.
БОРИС ГОДУНОВ
В сцене «Красная площадь» в черновике читаем (вместо реплики «Другого»):
Он обещал с боярами радеть
По-прежнему – а царство без царя
Как устоит? подымется раздор,
А хищный хан набег опять готовит
И явится внезапно под Москвой.
Кто отразит поганую орду?
Кто сдвинет Русь в грозящую дружину?
О, горе нам!
В сцене «Девичье поле. Новодевичий монастырь» в черновике было исключенное из белового текста место:
Другой.
И силюсь, брат,
Да не могу.
Первый.
Дай ущипну тебя
Иль вырву клок из бороды.
Второй.
Молчи.
Не вовремя ты шутишь.
Первый.
и т. д.
На отдельном листке сохранился монолог Самозванца, который предполагалось включить после сцены у монастырской ограды:
После сцены VI.
Где же он? где старец Леонид?
Я здесь один, и всё молчит,
Холодный дух в лицо мне дует
И ходит холод по главе…
Что ж это? что же знаменует?
Беда ли мне, беда ль Москве?
Беда тебе, Борис лукавый!
Царевич тению кровавой
Войдет со мной в твой светлый дом.
Беда тебе! главы преступной
Ты не спасешь ни покаяньем,
Ни мономаховым венцом.
Сцена «Царские палаты» начиналась следующим образом:
Ксения (держит портрет).
Что ж уста твои
Не промолвили,
Очи ясные
Не проглянули?
Аль уста твои
Затворилися,
Очи ясные
Закатилися?..
Братец – а братец! скажи: королевич похож был на мой образок?
Феодор.
Я говорю тебе, что похож.
