Дорога
Перевод И. Инова
Теряет поезд колею,
На солнце блеск теряют рельсы.
Пропажу — как ее найти?
Былое — кто вернет из рейса?
Дымок теряют поезда
В окно втекает небо сине…
Равнину поезд потерял,
Мать потеряла сына.
Черное и белое
Перевод Г. Плисецкого
Бесконечны туннели в Карпатах.
Задыхается поезд во мраке,
черном, будто бессонные ночи
где-нибудь на окраинах Праги.
Как сияет снегами равнина
по контрасту с печалью туннелей,
как она белозубо хохочет —
словно женщина в белой постели!
Из объятий туннеля дорога
ускользает извилистым телом,
ослепляет чередованьем
ночи с женщиной, черного с белым.
Ночь на косогоре
Перевод И. Инова
Последний поцелуй,
протяжный, словно пульман…
Дымком прощально машет паровоз…
И колея заламывает руки —
утраченные дали!..
Куда девалась давняя картина —
ровесница развалин Стречно:
Колумб в конце пути
неведомую землю озирает?..
Где ширь земли, что без конца и края?!
Где беглецу пристанище найти?!
Над омутами лес огруз и загустел…
Печаль коровьих глаз… И вечер, льнущий немо…
Блеск давних эпопей, непонятых вестей —
загадочное небо…
Последний поцелуй,
такой же мимолетный, как комета…
Я облакам приветственно машу
и брезжущим — какая даль! — планетам…
Где, на каком бугре пасется черный конь?
В возок Большой Медведицы впрягайте!
Горит рожок в руках у почтаря —
турецкий полумесяц выплыл…
Явлюсь не вдруг,
а как слова за мыслью, — чуть помедлив…
Когда погаснут звезды и роса,
дрожа, обнимет клевер и петунью,
как мушки — вашу челку накануне…
Эпиграф к одной жизни
Перевод О. Чухонцева
I
Дырка на дырке — два башмака,
а под ногами — грязь да каменья.
Ходит бродяга без кошелька
от воскресенья до воскресенья.
Будет иначе! В шаткой судьбе
нет, кроме веры, другой опоры.
Палкою служит она в ходьбе
и устрашеньем для пёсьей своры.
II
Если погасят солнце его, —
Боже смешной мой, это пустое, —
где бедняка найти моего?
В желтых подсолнухах, в синем зное.
Если ж не песня выйдет, а хрип?
— Боже ты мой, и это не новость.
Воды текут среди тесных глыб,
а в ассонансах звенят на совесть.
— Нищенский посох, рычаг творца,
и ошельмованный он от Бога.
Нет, у поэзии нет конца,
как без конца и моя дорога.
Московский вечер
Перевод В. Козового
Так что же я искал под стенами Кремля
наедине с его высокой славой?
Как выразить, о чем поведал мне
сияющий в ночи
над строем башен темных
огромный алый стяг?
От чужаков ли вероломных
он стережет покой Москвы?
Иль, может, разгоняя мрак,
царей поверженных пугает?
Внезапно расступаются столетья —
старинные полки
по камню древнему шагают.
Он помнит их. Седая старина
над ним сомкнула грозные штыки.
И вторит эхом ей кремлевская стена:
Гей, гори, костер, гори,
высоко в горах гори,
до зари юнацкой!
«Когда людей признаешь в людях…»
Перевод Б. Слуцкого
Когда людей признаешь в людях,
стих будет на устах у всех,
и снова смоет половодье
весенний лед, осенний снег.
О, как убог — себе мы скажем —
был век войны, заклятый век:
когда поэт не нужен людям,
чужд человеку человек.
Из путевого блокнота
Перевод И. Инова
Есть у меня и цель, и место у окошка, —
так почему ж я думаю о смерти,
когда, вздохнув, отходят поезда?!
Напоминают о похоронах
их плач и повторенное стократно
«Прощай!», их белоснежные платочки…
Они надели нынче вдовий креп,
который дымом вьется и тревожит…
Минуты расставанья так похожи!
Бегут навстречу полчища полей,
задравши к небу знамя семафора…
Спешат назад, наверно, с донесеньем,
что видели нас мельком…
Убегают
туда, туда,
откуда мы отправились в дорогу…
И годы убегают к той черте,
откуда мы ведем им счет и помним…
Идут навстречу и проходят мимо…
Когда-нибудь и мы их не заметим…
Все это будет не для нас:
и полчища полей, и знамя семафора…
Прощайте же, поля, прощайте, семафоры,
бегущие туда, туда,
где мне о смерти думалось невольно,
когда, пускаясь в путь, вздыхали поезда!..
Агитация
Перевод Я. Слуцкого
Когда канонада копает могилы —
тысячи опрокинутых колыбелей,
детских могил над городами,
букетики цветочков взметаются чудовищным букетом.
Пускай столепестковым предостереженьем
поднимается над могилами кулак розы,
потому что напрасны, напрасны, напрасны
все любви, поцелуи, объятья,
когда разлетаются мелкие букеты,
когда канонада копает могилы —
тысячи опрокинутых колыбелей,
детских могил над городами.
Испанское небо
Перевод Д. Самойлова
Я знаю, что взошло оно из синя моря,
я сам присутствовал при вознесенье,
когда оно взлетело альбатросом
из бесконечной сини.
То было торжеством паренья,
то было вздохом сожаленья,
и это было взлетом неба,
горячего полуденного неба,
над сушей и водой к зениту.
Оно ладонью прикрывает
живых и мертвых.
Звезду себе вручает —
ведь нет таких блистательных регалий,
которых не вручишь ему за доблесть.
Над каждым боем было небо
вчера, и ныне,
и завтра будет
над командным пунктом
и над передовой заставой —
везде.
И все ж оно трепещет после боя, —
быть может, бой его приводит в ужас,
а может, просто
беспечный трепет южной ночи
так преломляется в мерцанье звезд.
А звезды лихорадочны над нами,
и я на цыпочках вхожу в безумье.
Сегодня небо страшно.
Оно обвито снегом Гвадаррамы,
но никогда я не забуду,
как в горле неба выли бомбовозы,
в его зубах татакал пулемет,
я помню клочья взрывов
и пальцы в сумраке руин, —
войну под ним и в нем войну,
сраженье в небе,
в горячем синем небе.
Хотел пересчитать я звездные отары:
покуда не сгорят,
но тут — о-та-ра-ра! — забили пулеметы,
и звезды новые взлетели к старым,
отары — ра-та-та,
о господи, —
отары.
И эти звезды кто же,
и эти пули кто же,
кто это все пересчитает?
