Михаил Кузмин - Стихотворения

Из глубины земли источник бьет.
Его художник опытной рукою,
Украсив хитро чашей золотою,
Преобразил в шумящий водомет.

Из тьмы струя, свершая свой полет,
Спадает в чашу звучных капль толпою,
И золотится радужной игрою,
И чаша та таинственно поет.

В глубь сердца скорбь ударила меня,
И громкий крик мой к небу простирался,
Коснулся неба, радужно распался
И в чашу чудную упал звеня.

Мне петь велит любви лишь сладкий яд —
Но в счастии уста мои молчат.

От горести не видел я галеры,
Когда она, качаясь, отплыла;
Вся та толпа незрима мне была,
И скорбь была сверх силы и сверх меры.

Страдали так лишь мученики веры:
Неугасимо в них любовь жила,
Когда терзала их железная пила,
Жрал рыжий лев иль пестрые пантеры.

Всегда с тобой душою, сердцем, думой
Я, рассеченный, за тобой плыву,
А телом — здесь, печальный и угрюмый,
И это все не сон, а наяву.

Из всей толпы улыбка лишь твоя
С галеры той светилась для меня.

Все так же солнце всходит и заходит,
На площадях все тот же шум и гам,
Легка все так же поступь стройных дам —
И день сегодня на вчера походит.

Раздумье часто на меня находит:
Как может жизнь идти по колеям,
Когда моя любовь, когда я сам
В разлуке тяжкой, смерть же не приходит?

Вы, дамы милые, без сердца, что ли?
Как вы гуляете, спокойны и ясны,
Когда я плачу без ума, без воли,
Сквозь плач гляжу на нежный блеск весны?

Ты, солнце красное, зачем всходило,
Когда далеко все, что было мило?

Моя печаль сверх меры и границ;
Я так подавлен мыслью об утрате,
Как каторжник в холодном каземате,
Наполненном двухвосток и мокриц.

Как труп бездушный, падаю я ниц,
И грезятся мечтанья о возврате,
Как будто в тусклом розовом закате
Иль в отблеске стухающих зарниц.

Увижу ль я тебя, мой друг желанный,
Ряд долгих зимних дней мечтой прожив?
Придет ли ясный день, так долго жданный,
Когда весна несет любви прилив?

Когда с цветов струятся ароматы,
Увидишь ли, увидишь ли меня ты?

Реки вы, реки, веселые реки,
С вами расстаться я должен навеки.

Горы высокие, снежные дали,
Лучше б глаза мои вас не видали!

Сердце взманили зарею багряной,
Душу мне сделали гордой и пьяной.

Чаща лесная, ручей безыменный —
Вот где темница для страсти надменной.

Страсти надменной, упорной и пьяной,
Бурно стремящейся к воле багряной.

Но не поверю, чтоб вновь не видали
Очи мои лучезарной той дали.

В тесный ручей я уйду не навеки,
Снова вернусь к вам, веселые реки.

Пришли ко мне странники из пустыни,
Пришли ко мне гости сегодня,
Они были вестники благостыни
И вестники гнева Господня.
И сели под дубом мы в тень у дома,
Чтоб им отдохнуть от скитаний,
И в лицах читал я их казнь Содома
За дерзостность ярых желаний.
«Не снесть, — подумал я, — жителям града,
Не снесть красоты лучистой;
Какая безумцам грозит награда,
Когда любовь будет нечистой?
Напрасно Лот дочерей предложит —
Ему самому пригодятся.
Огню же, что мозг их и кости гложет,
От ангелов только уняться».
Молил я ангелов о прощеньи,
И благостны были их лица,
Но чем лучезарней будет явленье,
Яснее тем гнева зарницы.
Я утром, предчувствуя страх и горе,
Взглянул на соседей долину.
Сквозь дым на рассвете блестело море,
Блестело оно к Еглаину.
На месте, где были дома с садами,
Лишь волны спокойно плещут,
Да птицы, высоко летя стадами,
От солнца невидного блещут.

В ранний утра час покидал Милет я.
Тихо было все, ветерок попутный
Помощь нам сулил, надувая парус,
В плаваньи дальнем.

Город мой, прощай! Не увижу долго
Я садов твоих, побережий дальних,
Самоса вдали, голубых заливов,
Отчего дома.

Круг друзей своих покидаю милых,
В дальний, чуждый край направляю путь свой,
Бури, моря глубь — не преграда ждущим
Сладкой свободы.

Как зари приход, как маяк высокий,
Как костер вдали среди ночи темной,
Так меня влечет через волны моря
Рим семихолмный.

Тихо в прохладном дому у философа Манлия Руфа,
Сад — до тибурских ворот.
Розы там в полном цвету, гиацинты, нарциссы и мята,
Скрытый журчит водомет.
В комнатах окна на юг (на все лето он Рим покидает),
Трапеза окнами в сад.
Часто заходят к нему из сената степенные мужи,
Мудрые речи ведут!
Часто совета спросить забегают и юноши к Руфу:
Он — как оракул для них.
Галлий — знаток красоты; от раба до последней безделки —
Все — совершенство в дому,
Лучше же нет его книг, что за праздник пытливому духу!
Вечно бы книги читал!
Ласков Манлий со мной, но без крайности, без излияний:
Сдержанность мудрым идет.

Я белым камнем этот день отмечу.
Мы были в цирке и пришли уж поздно:
На всех ступенях зрители теснились.
С трудом пробились с Манлием мы к месту.
Все были налицо: сенат, весталки;
Лишь место Кесаря еще пустело.
И, озирая пестрые ступени,
Двух мужей я заметил, их глаза
Меня остановили… я не помню:
Один из них был, кажется, постарше
И так смотрел, как заклинатель змей, —
Глаз не сводил он с юноши, тихонько,
Неслышно говоря и улыбаясь…
А тот смотрел, как будто созерцая
Незримое другим, и улыбался…
Казалось, их соединяла тайна…
И я спросил у Манлия: «Кто эти?»
— Орозий-маг с учеником; их в Риме
Все знают, даже задавать смешно
Подобные вопросы… тише… цезарь. —
Что будет, что начнется, я не знаю,
Но белым камнем я тот день отметил.

С чем сравню я тебя, тайной любви огонь?
Ты стрела из цветов, сладкую боль с собой
Нам всегда ты несешь; ты паутины сеть, —
Льву ее разорвать нельзя.

Аргус ты и слепец, пламя и холод ты,
Кроткий, нежный тиран, мудрость безумья ты,
Ты — здоровье больных, буря спокойная,
Ты — искатель цветных камней.

Тихо все в глубине; сердце как спит у нас:
Эрос, меткий стрелок, сердце пронзит стрелой
Славно луч заблестит алой зари дневной.
Мрак ночной далеко уйдет.

Все сияет для нас, блеском залито все,
Как у лиры струна, сердце забьется вдруг,
Будто факел зажгли в царском хранилище, —
Мрак пещеры убит огнем.

Эрос, факел святой, мрак разогнал ты нам,
Эрос, мудрый стрелок, смерть и отраду шлешь,
Эрос, зодчий-хитрец, храмы созиждешь ты,
Ты — искатель цветных камней.

Я к магу шел, предчувствием томим.
Был вечер, быстро шел я вдоль домов,
В квартал далекий торопясь до ночи.
Не видел я, не слышал ничего,
Весь поглощенный близостью свиданья.
У входа в дом на цепи были львы,
Их сдерживал немой слуга; в покоях
Все было тихо, сумрачно и странно;
Блестела медь зеркал, в жаровне угли
Едва краснели. Сердце громко билось.
К стене я прислонившись, ждал в тиши.
И вышел маг, но вышел он один…

Радостным, бодрым и смелым зрю я блаженного мужа,
Что для господства рожден, с знаком царя на челе.
Всем не одно суждено, не одно ведь для всех — добродетель,
Смело и бодро идет вечно веселый герой.
В горных высотах рожденный поток добегает до моря.
В плоских низинах вода только болото дает.
С кровли ты можешь увидеть и звезды далекие в небе,
Темную зелень садов, город внизу под холмом.
Скорым быть, радости вестник, тебе надлежит; осушивши
Кубок до дна, говори: «Выпил до капли вино».
И между уст, что к лобзанью стремятся, разлука проходит.
Скорым быть нужно, герой; куй, пока горячо.
Радостна поступь богов, легка, весела их осанка,
Смех им премудрей всего, будь им подобен, герой.

Казнят? казнят? весь заговор открыт!..
Все цезарю известно, боги, боги!
Орозий, юноша и все друзья
Должны погибнуть иль бежать, спасаться.
По всем провинциям идут аресты,
Везде, как сеть, раскинут заговор.
Наверно, правду Руф сказал, но что же будет?
И юноша погибнет! он шепнул мне:
«Во вторник на рассвете жди меня
У гаванских ворот: увидит цезарь,
Что не рабов в нас встретил, а героев».

Как помню я дорогу на рассвете,
Кустарник по бокам, вдали равнину,
На западе густел морской туман,
И за стеной заря едва алела.
Я помню всадника… он быстро ехал,
Был бледен, сквозь одежду кровь сочилась,
И милое лицо глядело строго.
Сошел с коня, чтоб больше уж не ехать,
Достал мне письма, сам бледнел, слабея:
«Спеши, мой друг! мой конь — тебе, скорее,
Вот Прохору в Ефес, вот в Смирну; сам ты
Прочтешь, куда другие. Видишь, видишь,
Меж уст, к лобзанью близких, смерть проходит!
Убит учитель, я едва умчался.
Спеши, мой милый (все слабел, склоняясь
Ко мне). Прощай. Оставь меня. Не бойся».
И в первый раз меня поцеловал он
И умер… на востоке было солнце.

Солнце, ты слышишь меня? я клянуся великою клятвой:
Отныне буду смел и скор.
Солнце, ты видишь меня? я целую священную землю,
Где скорбь и радость я узнал.
Смерть, не боюсь я тебя, хоть лицом я к лицу тебя встретил,
Ведь радость глубже в нас, чем скорбь.
Ночь! Мне не страшен твой мрак, хоть темнишь ты вечернее небо;
К нам день святой опять придет!
Всех призываю я, всех, что ушли от нас в мрак безвозвратный,
И тех, чья встреча далека;
Вами, любимыми мной, и которых еще полюблю я,
Клянуся клятвою святой.
Радостный буду герой, без сомнений, упреков и страха,
Орлиный взор лишь солнце зрит.
Я аргонавт, Одиссей, через темные пропасти моря
В златую даль чудес иду.