У Фаридуна, возвратившего законной династии царство с помощью кузнеца Кавы, было три сына: Сальм, возглавивший Рум, то есть Византию, западные страны, Тур, получивший Туран, и Ирадж, ставший царем Ирана. Сальм и Тур, завидовавшие младшему брату, любимцу отца, злодейски убили Ираджа. От старших сыновей прибыл к Фаридуну гонец с золотым ларцом.
Дрожало шелковое покрывало,
Ираджа голова в ларце лежала.
Потрясенный Фаридун узнал, что молодая рабыня Махафарид беременна от Ираджа. Родилась девочка, и когда она подросла, Фаридун выдал дочь покойного сына за своего племянника Пашанга. От этого брака родился сын, названный Манучихром.
Престарелый Фаридун не мог отомстить за смерть любимого сына. Это сделал Манучихр. Возмужав, он собрал рать, разбил войска Сальма и Тура и обезглавил злодеев. Фаридун при жизни возвел Манучихра на царство.
С престолом он простился ясным взглядом,
Три головы сынов с ним были рядом.
Когда Манучихр воссел на престол, к юному царю пришел витязь Сам, владелец Систана, и сказал:
Мне глаз поручен над царем державы,
Тебе — судить, мне — суд одобрить правый.
Другим приближенным царя стал богатырь Каран, сын кузнеца Кавы.
Сказанием о Зале, сыне Сама, и о его возлюбленной Рудабе, которая по матери происходит от Заххака, и начинается та часть книги Фирдоуси, которую принято называть богатырской.
Перевод С. Липкина
У Сама не было детей. Томимый
Тоскою, жаждал он жены любимой.
Красавица жила в его дворце:
Как мускус — кудри, розы на лице!
Стал сына ждать: пришло подруги время,—
Уже с трудом несла под сердцем бремя.
И вот родился мальчик в точный срок,
Как будто землю озарил восток.
Он солнцу был подобен красотою,
Но голова его была седою.
Семь дней отцу боялись все сказать,
Что родила такого сына мать.
Кормилица, отважная, как львица,
Не побоялась к витязю явиться,
Известье о младенце принесла,
И потекла из уст ее хвала:
«Да будет счастлив Сам, страны опора,
Да недруги его погибнут скоро!
К жене, за полог, богатырь, войди,
Увидишь сына у ее груди.
Лицом прекрасен, полон благодати,
Уродства никакого у дитяти,
Один порок: седая голова.
Твоя, о славный, участь такова!»
С престола Сам сошел. Был путь недолог
К супруге молодой зашел за полог.
Увидел седоглавое дитя
И помрачнел, страданье обретя.
Чело подняв, явил свою тревогу,
За помощью он обратился к богу:
«О ты, пред кем ничто — и зло, и ложь,
Один лишь ты отраду нам даешь!
Быть может, я пошел путем обмана?
Быть может, принял веру Ахримана?
Тогда, быть может, втайне ото всех,
Всевышний мне простит мой тяжкий грех
Ужалена душа змеею черной,
И кровь моя кипит в мой день позорный:
Когда меня о сыне спросит знать,
Что об уродце витязям сказать?
Что мне сказать? Родился див нечистый?
Отродье пери? Леопард пятнистый?
Покину я Иран из-за стыда,
Отчизну позабуду я тогда!»
Подальше унести велел он сына:
Да будет для него жильем — чужбина,
Отныне пусть уродец тот живет
Там, где Симург взмывает в небосвод.
Оставили дитя в глухой теснине,
Ушли назад, и Сам забыл о сыне.
Птица Симург находит Заля
Птенцам Симурга надобна еда.
Расправив крылья, взмыл он из гнезда.
Увидел он дитя в слезах и в горе
Да землю, что бурлила, словно море,
Пылало солнце над его челом,
Суровый, темный прах лежал кругом.
Симург спустился, — жаждал он добычи,—
И мальчика схватил он в когти птичьи,
К горе Албурз, в гнездо, на тот утес,
Где жил с птенцами, он дитя унес.
Но помнил бог о мальчике дрожащем,—
Грядущее хранил он в настоящем:
Симург, птенцы взглянули на дитя,
Что плакало, лицо к ним обратя,
И мальчика седого пожалели,
Познав любовь, им чуждую доселе.
Так время шло, в гнезде ребенок рос,
И только птиц он видел да утес.
Стал мальчик мужем, похвалы достойным,
На воле вырос кипарисом стройным…
В тоске заснув и скорбью омрачен,
Однажды ночью Сам увидел сон:
На скакуне арабском тропкой узкой
Наездник скачет из страны индусской,
О сыне подает благую весть,
Об этой ветви, чьих плодов не счесть.
Проснувшись, богатырь призвал мобедов
И речь повел, о сне своем поведав.
«Что скажете, — он вопросил, — о нем?
Постигли вы его своим умом?»
И стар и млад, услышав слово это,
Свои уста раскрыли для ответа:
«Свирепый зверь в лесах или в горах
И даже рыбы-чудища в морях
Равно своих детей растят любовно
И кормят их, о них заботясь кровно.
А ты забыл, что завещал творец,
Младенца бросил ты, дурной отец!
Прося прощенья, обратись ты к богу,
Он указует нам к добру дорогу».
И Сам прилег, едва настала ночь:
Душевную тоску терпеть невмочь.
Во сне увидел: знамя златоткано
Сияет на вершине Индостана,
Летит прекрасный юноша вперед,
Большое войско за собой ведет,
Мобед его сопровождает справа,
Советник слева скачет величаво.
Приблизился один из этих двух,
Воителю сказал, терзая слух:
«О многогрешный муж, лишенный чести,
Чье сердце не страшится божьей мести!
Как смеешь зваться ты богатырем,
Когда ты птицу в няньки взял внаем?
Седых мужей бранишь ты, прихотливый,
Чья борода светла, как листья ивы!
Подумай сам: виновен ли господь,
Когда цвета твоя меняет плоть?
Ничем считал ты сына-мальчугана,
А ныне он — воспитанник Йездана:
Наставника нежней не знает свет,
Тебе ж в сыновнем сердце места нет!»
Сам зарычал во сне, издал он стоны,
Как лев свирепый, в западне плененный.
Проснувшись, мудрецов призвал своих,
Призвал он и старейшин войсковых,
Помчался к той горе, что небу внемлет,
Покинутых, отринутых приемлет.
Видна ее вершина средь Плеяд, — [8]
Звезду похитить хочет, говорят.
А там — гнездо на высоте лазурной:
Оно вреда не видит от Сатурна.[9]
Алоэ ветви витязь увидал,
Опоры под гнездом — эбен, сандал.
Но как добраться Саму до вершины?
Здесь даже след не сыщется звериный!
Поняв, что нет ему пути наверх,
Взмолился он и в прах лицо поверг:
«Ты, что возвысился над вышиною,
Над звездами, над солнцем и луною,—
Подай мне руку, будь поводырем,
Чтоб мог я, грешный, совершить подъем».
А юноше сказал Симург в то время:
«О ты, кого взрастило птичье племя!
Я был твоей кормилицей в гнезде,
Как нянька, за тобой летал везде,
Прозвал тебя Дастаном: жертва бедствий,
Ты был отцом обманут в раннем детстве.[10]
Отец твой Сам, что в мире всех сильней,
Великий богатырь и князь князей,
Теперь пришел сюда, он ищет сына,
И честь твоя пришла с ним воедино.
Тебе помочь я должен, как птенцу,
Чтоб невредимым отнести к отцу.
А ты мое перо возьми с собою,
Парить я буду над твоей судьбою.
Накликнет недруг на тебя беду
Иль зло и благо вступят во вражду,
В огонь ты брось мое перо тотчас же,—
Увидишь от меня добро тотчас же.
Ведь я тебя вскормил в гнезде своем,
Ты был с птенцами под моим крылом».
И с ним в душе своей Симург простился,
И поднял вверх, и плавно опустился,—
Отцу спешил он юношу вернуть.
У сына были волосы по грудь,
Он был могуч, как слон, весна — ланиты…
И разрыдался воин знаменитый,
Склонился пред Симургом до земли,
Уста его хвалу произнесли.
Любовным взором Сам окинул сына:
Венца достоин, трона властелина!
Уста — рубины, очи — как смола,
Белы ресницы, голова бела!
И сердце Сама стало садом рая,
Сказал воитель, сына восхваляя:
«Мой сын, смягчи ты сердце и согрей,
Прости меня, приди ко мней скорей.
Я — раб ничтожный бога всеблагого,
Но раз тебя, мой сын, обрел я снова,
То клятву я даю перед творцом,
Что нежным буду я тебе отцом.
Ты скажешь мне желание любое,—
Исполню я и доброе и злое».
Он юношу, как витязя, одел,
Скалистых гор покинул он предел.
Спустившись в дол, потребовал для сына
Коня и одеянье властелина.
Дастаном прозван был приемыш скал,
Но сына Залем богатырь назвал.
Тут перед Самом, радостны впервые,
Старейшины предстали войсковые.
Погнали барабанщики слонов,
Взметнулась пыль до самых облаков.
Звон золотых звонков и голос трубный,
Индийские им подпевают бубны…
С веселым кличем двинулся отряд,
Ликуя, воины пришли назад,
Вступили в город, позабыв печали,
Одним богатырем богаче стали.
Сам и Заль приходят к царю Манучихру
