Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Дарю тебе весь этот мир:
Кипенье смрадное асфальта,
Ручьев бегущее контральто
И в небе ласточек пунктир.

И тучи цвета молока,
И трепетание мембраны,
И шеи динозавров — краны,
Взнесенные под облака.

В акациях прозрачных сквер,
Овал младенческих коленей,
И напечатанные тени
На желто-розовом песке.

И корректуры первых книг,
И первые раскаты грома,
И первородный женский крик
Из окон ближнего роддома…

Бери его! Он твой — весь мир!
Клубок из боли и блаженства.
Но будь к нему непримирим —
Владей, корчуй и совершенствуй!

Прости, не знаю, как тебя зовут,
Мой друг далекий, раненый боец.
Пишу тебе от множества сердец,
Что в лад с тобою бьются и живут.

Ты видишь?
                  Вся огромная страна
Склонилась, как заботливая мать;
Чтобы тебя от смерти отстоять,
Ни днем, ни ночью не уснет она.

Ты слышишь?
                        Весь бесчисленный народ
Единой грудью за тебя встает,
Чтоб сделать наши нивы и луга
Могилой для проклятого врага…

Мой друг далекий,
                                  ты меня прости,
Коль нужных слов я не смогла найти, —
Ты кровь пролил за родину в бою…
Мой кровный брат,
                                 прими же кровь мою!

Оно должно меня найти…
Быть может, после долгих странствий
Меж полевых почтовых станций,
Не раз теряясь по пути, —
Оно должно меня найти…
 ……………………………
Оно совсем не будет нежным,
В нем будет очень мало слов:
«Я жив, как видишь, и здоров,
Тружусь на линии прилежно.
Моя „эрэрушка“ со мной,
Она мне служит безотказно…
Прости, письмо мое бессвязно,
Хотя писал его связной».

Я напишу тебе ответ,
И он совсем не будет нежным:
«Живу. Работаю прилежно,
А времени для грусти нет.
Моя уверенность со мной,
Она мне служит безотказно.
Прости, письмо мое бессвязно.
Вернись с победою домой!..»
……………………………
Оно должно тебя найти
Меж полевых почтовых станций.
Быть может, после долгих странствий,
Не раз теряясь по пути, —
Оно должно тебя найти…

Это будет, я знаю…
Нескоро, быть может, —
Ты войдешь бородатый,
                                            сутулый,
                                                            иной.
Твои добрые губы станут суше и строже,
Опаленные временем и войной.
Но улыбка останется.
Так иль иначе,
Я пойму — это ты.
Не в стихах, не во сне.
Я рванусь,
                    подбегу.
И наверно, заплачу,
Как когда-то, уткнувшись в сырую шинель…
Ты поднимешь мне голову.
Скажешь: «Здравствуй…»
Непривычной рукой по щеке проведешь.
Я ослепну от слез,
                             от ресниц и от счастья.
Это будет нескоро.
Но ты — придешь.

Эти стихи, наверно, последние.
Человек имеет право перед смертью высказаться.
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждым днем удается всё хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастые скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
Ты это понял прочнее и раньше, чем я.
Потому твои письма, после полтавской встречи,
Стали конкретными и объективными,
                                      как речь докладчика,
Любознательными, как викторина,
Равнодушными, как трамвайная вежливость.
Это совсем не твои письма.
                                    Ты их пишешь, себя насилуя,
Потому они меня больше не радуют,
Они сплющивают меня, как молоток шляпку гвоздя,
И бессонница оглушает меня, как землетрясение.
…Ты требуешь от меня благоразумия,
Социально значимых стихов и веселых писем,
Но я не умею, не получается…
(Вот пишу эти строки и вижу,
Как твои добрые губы искажает недобрая
                                                             «антиулыбка»,
И сердце мое останавливается заранее.)
Но я только то, что я есть, —
                                           не больше, не меньше:
Одинокая, усталая женщина тридцати лет,
С косматыми волосами, тронутыми сединой,
С тяжелым взглядом и тяжелой походкой,
С широкими скулами и обветренной кожей,
С резким голосом и неловкими манерами,
Одетая в жесткое коричневое платье,
Не умеющая гримироваться и нравиться.
И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,
Бездарны, как моя жизнь,
                           как всё чересчур прямое и честное,
Но я то, что я есть.
                                И я говорю, что думаю:
Человек не может жить, не имея завтрашней радости,
Человек не может жить, перестав надеяться,
Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.
Поэтому я нарушаю все запрещения
И говорю то, что мне хочется,
Что меня наполняет болью и радостью,
Что мне мешает спать и умереть.
…Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые
                                    с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Всё красивое на земле
                        мне хочется называть твоим именем:
Все цветы, все травы,
                        все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака
                       с розовато-желтой каймою —
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои — конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории,
Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,
Нормированные и обезжиренные, как консервы,
Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.
(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)
…Как в объемном кино,
                                      ты сходишь ко мне с экрана,
Ты идешь по залу, живой и светящийся,
Ты проходишь сквозь меня как сновидение,
И я не слышу твоего дыхания.
…Твое тело должно быть подобно музыке,
Которую не успел написать Бетховен,
Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,
Захлебнуться ею, как морским прибоем.
(Эти стихи последние,
                                 и мне ничего больше не совестно.)
Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы ее будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)
…Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят.
                                  Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой
                                      поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.