Тээт Каллас - Шлягер этого лета

В кадре — застекленная дверь внутри квартиры.

За кадром слышится песня. Женский голос, хотя и профессионально поставленный, звучит неуверенно. Сбиваясь и замолкая время от времени, он тянет все один и тот же куплет, и говорится в нем примерно следующее: «Когда тебе уже не семнадцать, а гораздо больше, и это заметно по лицу и талии, не слишком ли это нескромное желание — очаровать публику со сцены?..»

За дверью появляется чья-то тень, щелкает ключ в замке, и женский голос смолкает.

В просторную комнату входит Велло Пруун. Ему лет 35–40, он среднего роста, в очках, с пробивающейся лысиной и лицом утомленным и недовольным. В углу комнаты перед включенным магнитофоном сидит Катрин Пруун с микрофоном в руке. Ей лет 35, внешность ничем особо не примечательная.

— Я ночую сегодня дома, — объявил Велло, усаживаясь рядом и сбрасывая с ноги ботинок. — Я вообще теперь буду жить дома. — второй ботинок полетел вслед за первым в сторону.

Катрин медленно, заторможенно выключила магнитофон, поднялась и достала из шкафа чистое постельное белье.

— Куда это ты торопишься? — настороженно поднял голову Велло.

— В твой кабинет, на диван, куда ж еще! Как я понимаю, ты выбрал себе эту комнату.

— Туда пойду, разумеется, я… — На лице Велло яростно заходили желваки. — Имею я право в своем доме делать что угодно, спать где угодно?

— Конечно, квартира ведь твоя… — В голосе Катрин прозвучала язвительность, но ей удалось взять себя в руки, не хотелось еще одного пошлого скандала. — Послушай, Велло, не надо. Больше нет смысла цапаться, со вчерашнего дня мы с тобой чужие люди… Просто знакомые. Или соседи по квартире. Не бойся, я скоро переберусь отсюда и размена квартиры требовать не стану.

— Твое благородство ни черта не стоит.

Ты отлично знаешь, что я сам отсюда уйду: растворюсь! Исчезну! Как воздух, газ, как стихотворение… Ох, черт! Катт, Катт, дорогая моя, ведь это все сплошной театр абсурда. Он мне уже во как надоел!

— Что именно?

— Все это… Все!

Катрин застыла, прижимая к себе подушку. Велло подошел к окну, потом стал нервно, расхаживать взад-вперед, то и дело искоса поглядывая на жену. Катрин, по-прежнему крепко прижимая к себе подушку, настороженно и с опаской следила за ним.

— Я не понимаю, — снова начал Велло. — Не понимаю! Не можем же мы так сразу сделать вид, будто ничего не было… Ха-ха, это было бы уже слишком! Поэтому я просто останусь дома, просто поживу в своей комнате, пока все утрясется. Время расставит все по своим местам, Катт…

— Ты, может быть, и готов забыть обо всем, что случилось, а я не могу. Я женщина.

— Ох, Катт, какая же ты дура! Катт, Катт, ты погубишь хорошего человека… — Велло попытался сказать это шутливо, но улыбка вышла какой-то кривой. — Я люблю только тебя.

— Ничего себе любовь!

— Не комментируй! Хоть раз в жизни помолчи и выслушай меня до конца.

— Ладно, ладно, — устало вздохнула Катрин. — Ничего нового ты все равно не скажешь. Валяй, я слушаю.

— Сядь. Я не могу говорить, когда ты вот так стоишь с подушкой. Сядь, не бойся! Не буду же я хватать тебя насильно!

— Верю, для этого все-таки сила нужна… Ладно, считай, я ничего этого не говорила. Ну, я сижу, слушаю.

Велло некоторое время постоял, собираясь с духом и мыслями, словно актер, который готовится к ответственному выступлению.

— Катрин. Катт! — торжественно произнес он. — Это, может быть, звучит выспренно, но мы созданы друг для друга. Я не верю в бога и все-таки скажу: богу не угодно, чтобы мы расстались, он покарает нас за это… Не будем испытывать судьбу. Пусть хоть один из нас будет умнее, хоть ты. Прошу тебя, будь умнее! Я ничего нс имею против… Катрин, Катт, дорогая!.. Пойдем утром и заберем свое заявление назад, а, Катрин? Сделай это хоть ради меня, я без тебя погибну.

— Ничего, с Ирис не погибнешь.

— Ты сама… сама толкнула меня к ней! Если б ты в тот раз не начала скандалить, разве я… У меня и мысли такой не было! Не было до того момента, когда ты ушла, хлопнув дверью. Ни одна жена не сделает такой глупости. Это подумать только — посадить под замок своего мужа вместе с чужой женщиной!

— Ты и не сидел под замком.

— А если б у меня не было своего ключа?

— Ах, как ты остроумен! Теперь я во всем виновата! Давай, вали с больной головы на здоровую! Откуда я могла знать, было между вами что-то или не было!

— Катрин! — страдальчески воскликнул Велло, оскорбленный в лучших своих чувствах, но тут же утихомирился, сбавил тон: — Тогда абсолютно ничего не было. Мы работали, хоть ты и не веришь в это.

— И разумеется, за работой надо было обязательно пить коньяк.

— Да, потому что это была очень нудная работа!.. Нет, тут ты, конечно, права, коньяк был ни к чему. Но дело не в этом! Не в этом дело… Катт, дело не в этом, я не люблю Ирис. Понимаешь, даже если б я хотел ее любить, я не могу, потому что люблю тебя. Черт, понимаешь ты или нет? Тут все так ясно, что остается только удивляться, как ты не понимаешь. Да-да, весь абсурд в том и заключается, что я живу сейчас будто бы у нее. А что мне оставалось, если ты кричала, чтобы я убирался вон? Куда-то я должен был идти…

— Если б эта девочка знала, что ты тут несешь! Ведь ты бы и без нее остался. Мужчина ты в конце концов или нет?

— Брось! Ладно, я свинья. Да, свинья, большая свинья. И все мои свинства… ну… Если хочешь, я с сегодняшнего дня, с этого же момента брошу пить, скажем, до… шестидесяти пяти лет. Дай губную помаду, я нарисую на стене красный крест.

— Все это я сто раз слышала. Я больше не верю тебе, Велло. В лучшем случае ты выдержишь два-три месяца, а потом опять начнется тарарам на неделю. В первый день — клуб и друзья, костюм и галстук, а под конец — рыночная пивнушка. Ну, а после нее, конечно, опять паника, опять клятвы… Странно, что в редакции это не замечают. Нет, свою работу ты, конечно, сделаешь, но только из трусости. Вне этих стен ты ведь тихоня… Лицо Велло перекосилось.

— Так гнусно… со мной никто никогда не говорил, старина! Ты должна мне верить, Катт, ты должна! Я знаю, что долго не протяну. Потерпи еще немного, дай мне последний шанс…

— Ты говорил все это в январе, шестого числа, когда явился домой, как побитая собака. До этого — в августе прошлого года. А еще до этого была эта драка… В марте, кажется…

— В марте! В марте умер мой отец!

— Велло, я прошу тебя только об одном: оставь меня в покое. Прошу тебя, Велло. Закончим свои дела без ссоры…

— Ты… ты… ты — Харыоская ведьма! Злопамятная, как вся твоя родня! Это я должен тебя, ненавидеть! Почему в сердце у меня нет ненависти к тебе, а? Видно, действительно тряпка я, не могу… — Велло трясущимися руками зажег спичку, прикурил. — Вот что я скажу: ты тоже без меня с ума сойдешь, не я один. Никто тебя не знает, как я. Понимаешь ты, что тебе уже тридцать четыре? Моложе ведь ты не будешь. Как супруга ты в лучшем возрасте, а как эстрадная певица — вряд ли. Да, да, как эстрадной певице тебе скоро каюк. Ка-юк! Это жестоко, но факт. И знаешь, почему? Со своим голосом ты еще лет пятнадцать могла бы петь где-нибудь в полумраке варьете, и только. У тебя малообразованная душа и нет чувства миссии. Это правда, что тебя иной раз воспринимают совершенно всерьез. Но это блеф! Ты все гнусавишь свои французские или греческие песенки, а что ты даешь своему народу? Ни одна твоя песенка не задела народ за живое… Так, минеральная вода. И что с тобой будет? Мне становится жутко, когда я об этом думаю. В мебельный магазин ты ведь не вернешься, уже другой жизни понюхала. Учительницей пения или аккомпаниатором тоже не станешь, у тебя диплома нет. Значит, остается только мемуары писать!

— Ну хорошо, Велло, — в голосе Катрин звучала глубокая усталость, — высказался, и будь счастлив. Что ты вообще хочешь от этой стареющей, никуда не годной женщины, когда у тебя есть молоденькая? Свежая кровь, гены из Азии. Живи с этой своей Ирис… Может, она наконец родит тебе долгожданного ребенка.

— Я тебя ни в чем не обвинял…

Велло шагнул к ней, и Катрин тут же сорвалась на крик:

— Не подходи близко, не подходи! — Она выбежала из комнаты.

— Очень надо! — крикнул он ей вслед. — Катт, ты потрясающая идиотка, прости за выражение.

Велло снял очки, долго изучал их, прищурившись, затем снова надел и стал рыться в ящике стола.

Появилась Катрин, она в куртке, в руках довольно объемистая сумка.

— Я никак не могу найти свое снотворное. Ты не видела? Три такие малюсенькие коробочки с зеленой полосой. Четыре копейки стоят… Слушай, Катт, тебе не надо никуда идти. Я сам пойду.

— Я теперь понимаю, почему Отелло задушил Дездемону.

— Для ревности у тебя причин нету, — торопливо заметил Велло.

— Он же не от ревности убил. От отчаяния.