ВИКТОР ИВАНОВИЧ МЕРЕЖКО (родился в 1937 году) окончил сценарный факультет ВГИКа. По сценариям В. Мережко созданы фильмы «Здравствуй и прощай», «Одиножды один», «Трын-Трава», «Журавль в небе», «Трясина», «Уходя уходи», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Родня» и др. Член Союза писателей СССР.
Сатирическую кинокомедию по литературному сценарию Виктора Мережко «Полеты во сне и наяву» ставит на киностудии им. А. Довженко режиссер Роман Балоян.
Сергей распахнул дверь своего отдела, сделал шаг, театрально вскинул руки.
— Товарищи!.. Друзья!.. Братья! — приблизился к столу начальника, рухнул на колени. — Николай Павлович! Коля! Горю! Нежданно-негаданно, средь бела дня, как швед под Полтавой. Спасай!
Начальник молча, сквозь толстые очки устало смотрел на пего.
— Не человек, а несгораемый шкаф, — сострила, не отрываясь от работы, самая немолодая и отделе, Нина Сергеевна. — Горит каждый день, и хоть бы рубчик остался.
— На душе, Нина Сергеевна, — не оборачиваясь, ответил Сергей. — На душе… А душа — нечто нематериальное… — И продолжал, чуть паясничая, есть начальника глазами. — Коля!.. В твоих руках жизнь. Не очень молодая, правда, по — жизнь!
Тот помолчал еще, спросил:
— Что на этот раз?
— Мать! Через полтора часа поезд.
— Мать?
— Мать. Родная и единственная, надо встречать.
— А в прошлый раз у тебя, кажется, залило квартиру?
— Ты мне не веришь?
— А перед тем?
— Не веришь?
— Перед тем что было?
— Перед тем он ездил снимать соседа о дерева, — со, смехом сообщила смазливенькая Светочка. — Сосед перепутал входную дверь с балконной и рухнул вниз. Благо, дерево на пути попалось…
— Займи свое место и работай, — сказал просителю Николай Павлович и склонил свою плешивую голову над бумагами.
Сергей медленно поднялся, так же медленно отряхнул коленки, подошел к Светочке.
— Тебе сколько лет, девочка?
— А в чем дело? — заняла та сразу оборонительную позицию.
— Лет тебе сколько?
— Во-первых, у женщин не спрашивают, а во-вторых, если сильно хочется, скоро двадцать.
— И как ты собираешься жить дальше?
— Нормально!
— Нормально… Нормально — да, правильно — никогда! И знаешь, почему?
— Ну, интересно…
— Ты только что ударила своего отца.
В комнате прыснули — это оказалась Нина Сергеевна, удивленно поднял голову начальник, а Сергей резко крутанулся вокруг себя, глаза его горели болью и обидой.
— Да, отца! Она оскорбила человека вдвое старше себя! Ей почти двадцать, мне почти сорок! Откуда это у тебя, девочка? Ну ладно он, — кивнул Сергей на Николая Павловича. — Он обязан быть таким. Место обязывает! Но ты? А если я действительно снимал человека с дерева и если действительно ко мне сегодня приезжает мать?! Как ты проверишь — правда это или ложь? А ведь она приезжает! Мать приезжает к сыну! У сына через три дня дата — сорок лет! — и мать приезжает к нему. Поздравить! Старенькая такая мать, седенькая, сухонькая. Ну, ухмыляйся, иронизируй, издевайся. Продолжай в прежнем духе! Ну?!
Светочка смотрела на него и готова была вот-вот расплакаться.
— Не кричите на меня…
— Я не кричу, а плачу. Плачу и рыдаю! О тебе! Милая моя, дорогая, как же ты действительно собираешься жить дальше? К чему ты придешь? Ведь пусто здесь — нет ни святого, ни праведного! Когда же ты успела растерять, ведь всего двадцать?!
Светочка плакала, слезы катились по ее тугим щечкам.
— Что вам от меня нужно? Оставьте меня!
— Отстань от нее, — сказал Николай Павлович. — Делать нечего, что ли?
— Эх, вы!.. Люди-человеки… — Сергей сел за свой стол и стал смотреть в окно.
В комнате было тихо. Едва слышно всхлипывала обиженная девица, приглаживал топорщащиеся волоски на лысине начальник, Нина Сергеевна чистила пилочкой ногти, и лишь угасающая — ярко и неотвратимо — красавица Лариса как ни в чем не бывало продолжала что-то писать и подсчитывать.
— Николай Павлович, — не глядя на начальника, произнесла Нина Сергеевна, — а ведь Сереже и в самом деле через три дня сорок. Забыли?..
— Допустим, помню… И что вы предлагаете?
— Здрасьте… Во-первых, отпустить человека, а во-вторых, отметить. Сорок лет!
— Насчет отпустить — не возражаю. Пусть идет… А вот насчет отметить, не знаю. Попадает как раз на выходной. Подсчитайте!
— Тогда либо сегодня, либо в понедельник, — заключила Нина Сергеевна и обратилась к Сергею: — Вам когда, Сережа, удобнее — сегодня или в понедельник?
Сергей молчал, смотрел в окно.
— Сережа… К вам обращаются, Сережа.
— Они, видите ли, еще и обижены, — заложенным носиком сказала Светочка. — А я не собираюсь участвовать ни сегодня, ни вообще.
— Начнем с того, что тебя пока еще не пригласили, — остановила ее Нина Сергеевна. — А если даже и пригласят, привыкать отрываться от коллектива, я думаю, не стоит. Тем более, с такого возраста!
— А вам мой возраст прямо поперек горла всем встал!
— Ладно, товарищи, тихо! — вмешался Николай Павлович. — Когда и как отмечать — это мы решим сами. Без виновника! А ему надо спешить. А то и правда неудобно — мама приедет, а ее никто не встречает. Давай, Сережа, время.
Сергей не шелохнулся, продолжал изучать жизнь за окном.
— Сережа! Я ведь в твоих интересах!
— Пошел ты!..
— Вот, пожалуйста… — развел руками начальник. — Ну, как хочешь. В конце концов, твоя мать, а не моя.
Снова стало тихо. Николай Павлович отнес какую-то бумажку на стол Нины Сергеевны, вернулся на место и углубился в работу.
— Сергей! — не выдержал он наконец. — Не на том набираешь очки! Был бы другой случай — наплевать! Но мать! Тебе не совестно?
— А тебе?
— Мы, Сережа, забыли о вашем юбилее, — примирительно сказала Нина Сергеевна. — У нас как-то вылетело, а вы не напомнили.
— И нечего оправдываться! — набросился на нее начальник. — Подумаешь, цаца… Пусть сидит, сам же потом и пожалеет.
Сергей посидел еще немного, поднялся, пересек комнату, остановился возле стола Ларисы.
— Можно воспользоваться?
Она глянула на него, чуть заметно улыбнулась, достала из ящика стола связку ключей, бросила ему.
— Мерси… — Сергей дошел до двери, обернулся. — Ладно, товарищи, не будем обижаться. Все мы бываем несправедливы.
Солнце было жухлое, осеннее, улицы нежились в ласковом угасающем тепле, и скрученные желтые листья неслись за машиной отчаянно и весело.
Сергей вел «Жигули» легко. Легко ориентировался на редкие в этом городке светофоры, мягко нырял в улочки и переулки, без «сердца» пропускал зазевавшихся пешеходов, видел каких-то знакомых и коротко сигналил им, все вокруг было знакомо и близко, и музыка, несущаяся из колонок, была как нельзя кстати и усиливала ощущение стремительности, невесомости, счастья.
Остановился возле базара, запер автомобиль, ловко подбросил и поймал ключи и направился к цветочному ряду.
— Ну что, бабка, продавать будем или спекулировать?
— Какая уж там спекуляция, милый? Бесплатно отдаю.
— Хороший товар бесплатно не отдают. Пойдем поищем за деньги. — И шагал дальше.
Базар маленького городка — это особый базар, а цветочный ряд такого базара — это на всю жизнь. Выбор, сочетание красок, цены, желание продать — все на радость и щедрость.
— За сколько продашь, бабушка?
— За рубль, сынок.
— А желтые, говорят, к разлуке.
— Не цветок разводит, а когда девка с ума сходит.
— Мудрость стоющая, но лучше не рисковать.
Показалось или так и есть? Вроде промелькнула поодаль знакомая косынка и исчезла. Наверно, показалось…
— А вот это то, что я искал. Сколько?
— Три рубля.
— А совесть?
— Как выйдешь с базара — направо.
Опять косынка. Нет, не показалось. Так и есть, Наташа… Интересно, что она здесь делает? И потом — заметила или нет? Похоже, что пока не заметила.
— Беру! Держи, друг, рубль, и до следующих встреч.
— Ты что, друг, обнаглел, что ли?.. А ну, положь на место!
Сергей наклонился к нему, доверительно сказал:
— Ты, когда выйдешь с базара направо, обрати внимание — там прогуливается совесть, имя которой — милиция.
Часы — большие, угловые, с замысловатыми стрелками и цифрами, самые известные в городе, — показывали уже почти два, а Алисы все еще не было. Сергей из машины не выходил, посматривал на свою «сейку», сверялся с теми, что над самой головой, и постепенно начинал терять терпение.
И вдруг он снова увидел Наташу. Она шла по той же стороне улицы, где стояли и его «Жигули», шла медленно, как-то расслабленно, в руках тащила две тяжелые, наполненные сумки. Что-либо предпринимать — ну, например, убегать или пригибаться — было абсолютно бессмыссленно, и оставалось только сидеть тихо и неподвижно и уповать на случай или судьбу.
