Он попросил, чтоб она показала, куда ей именно надо, и они подъехали к городскому суду.
— А как же с Вашим Единственным? — спросил.
— Он пойдет со мной.
— В суд? Может быть, его лучше запереть в машине?
— Он не останется, — сказала. — У него может разорваться сердце или еще что-нибудь.
Она взяла Единственного на руки и ловким движением руки спрятала его под куртку.
Купил в киоске лезвия. Зашел в химчистку. Девушка нашла его костюмчик и прочла ему вслух рекламацию завода: «Химического характера пятна на пиджаке не могут быть ударны.»
Это уже навсегда, — сказала девушка, заворачивая в бумагу костюм. — Век его уже кончился… Если только в огород его надевать.
— Он, собственно говоря, нужен мне был день рождения, а не в огород, — пробормотал доктор и сам постыдился своих слов, увидев снисходительную улыбку девушки.
— В вашем случае, может быть, это и пройдет, — сказала девушка.
«В моем случае?» — хотел спросить, но промолчал и даже кивнул головой, показывая, что согласен с ней.
Девушке было восемнадцать. Не больше. Ему около тридцати. Он был для нее законченным стариком, в этой дурацкой своей курточке, плохо подстриженный, плохо выбритый, в нечищеных ботинках, в немодной рубашке, без чувства юмора, что он продемонстрировал, заикнувшись о дне рождения.
Доктор Йонас Кондротас остановился перед зеркалом у дверей, растерянно оглядел отражение знакомого до тошноты лица с признаками бессонницы, усталости, аритмии и, подумал он, признаками неудовлетворенного одиночества. Механически, не думая об этом, он поднял два пальца и постучал по середине лба, чуть повыше переносицы. «Легче на поворотах, идиот, — сказал вполголоса. — Ты прекрасный парень… Очень даже! Тебе нужно выспаться, подстричься-побриться и не мучиться тем, что от тебя не зависит.»
…В парикмахерской он спросил лысого низкорослого мастера, страдающего астмой и печенью:
— Что купить в день рождения мужчине? Сорок один год. С положением.
— Наши дни рождения, — сказал мастер, — это бедствие для наших близких.
— Да, это так.
— Он женат? Купите что-нибудь его жене.
— Не совсем удобно, наверно, — сказал Йонас, — хотя мысль я понимаю.
— Вполне удобно. Мужчине ничего не надо, то есть, вы не купите то, что ему надо. Усы вы не хотите отращивать?
За окном показалась Инга. Сложив руки под округленностью куртки, она прохаживалась около красных «Жигулей».
— Чему вы улыбаетесь, доктор? — спросил мастер.
— Так… Своим мыслям. Вы знаете меня?
— Как же, как же… Многие вас знают. Я лежал у вас в клинике. Я подыхал от печени. Благодаря вам вот хожу, стригу… Не помните меня?
Йонас коснулся пальцами мешочков под глазами мастера,
— Печень ваша и нынче не бог весть что, если по правде.
— Однако кручусь, — сказал мастер.
Йонас подал ему рубль, и мастер поклонился. Потом поспешно достал коробок из ящика под зеркалом и догнал Йонаса уже за дверью.
— Доктор, тут по случаю при мне флакончик «Фиджи». Это не помешает жене вашего приятеля, которому сорок один годик.
— Да ни в коем случае! — отмахнулся Йонас. — Бросьте вы это…
— Сделайте одолжение старому мастеру. Рука его была крепкая, и в рукопожатии чувствовалась крепость.
— Впутываете меня в беду, — пошутил Йонас.
— Беда, это когда нет здоровья… Вы все там же, в клинике?
— Уже давно нет. Сбежал в провинцию. На воздух. У меня самого маленькие проблемы со здоровьем. Спасибо вам.
— Вам спасибо.
…Инга, увидев его, обрадовалась, и от ее радости и от доверчивости повеяло чем-то грустным, и Йонас не мог найти слов, чтобы это назвать.
— Как успехи? — спросил. — Без приключений?
— Без, — сказала тихо.
— Отлично. Теперь дело за водкой — и на аэровокзал.
Дождик зарядил с утра, так и моросил целый день. Они пили кофе иа втором этаже и глядели на мокрое летное поле. Инга исподтишка подкармливала Единственного.
Когда объявили ленинградский рейс и Йонас напрягся, чтобы расслышать, что именно объявляют, прибытие или задержку, к их столику подошла уборщица с подносом и мокрой тряпкой из марли в руках. Инга, застигнутая врасплох, прикусив губу, играючи, с каким-то вызовом подбирала в тарелке крошки от бутерброда и уговаривала Единственного съесть «за мамочку», «за папочку», «за бабушку».
— Собачка в столовой за столом? — удивилась уборщица, бледное безобидное созданию на высохших ножках без икр, на которых болтались штопаные хлопчатобумажные чулки.
На посадочную полосу сел самолет.
— Да… — вздохнула Инга. — Доктор, — неожиданно официально обратилась она к Йонасу, — доктор, а если он не прилетит?
— Убью.
— Невозможно, — сказала, — если он не прилетит. А если прилетит, не будет причины убивать. Безвыходное положение.
— Сообразим что-нибудь, — сказал доктор и встал. — Идемте. А то понавели, понимаете, всяких собак в людскую столовую. Кофием отпаиваете, потом они не заснут, лаять будут целую ночь!
Самолет подрулил к вокзалу, и навстречу ему выехал трап. К калитке вышла дежурная в синем плаще с раскрытым зонтом над головой. Уборщица уронила на стол поднос, схватила руку Йонаса и жадно, в каком-то исступлении стала целовать ее.
— Докторчик, докторчик родной, — зашептала, испугавшись своей смелости, и подняла на Йонаса глаза, из которых сухими горошинами посыпались слезы.
— Сударыня, — сказал Йонас, опешив. — Сударыня Данене! Каким образом?
— Признали? — в глубине бесцветных глаз замелькала жизнь. — Чтоб бог вас отблагодарил за все… Я вам письмо писала… Не получали?
— К сожалению. Выглядите, сударыня, вы отлично, поначалу я вас и не узнал… Я рад. А почему вы здесь вдруг, в аэропорту?
— Несчастье, — сказала женщина и вопреки ожиданиям не заплакала. Веки сжались в судороге, но не выжали ни капли.
По трапу стали спускаться люди, и Йонас поглядывал на них, но никто из них не был похож на Пранаса Вайткуса, по крайней мере, на такого, каким он его знал.
— Какое несчастье? — спросил.
— Скучно было жить одной в большом доме. — Она все не отпускала его руку и гладила ее мокрой марлей, глядя с бессмысленной надеждой ему в глаза. — Докторчик, вы приезжали, помните наш дом?.. Они сказали мне продать дом и переехать жить к ним в город, к внукам, чтоб вместе. Три тысячи я взяла за дом, а то и больше, они продавали… Купили машину, поставили гараж… — Здесь она все-таки заплакала, подхватив со стола марлю, стала утираться и опустилась на стул.
— Инга! Вот тот, с вещмешком на спине. В плаще. С бородой, — сказал Йонас, показывая влажной от чужих слез рукой в окно. — Отведи его к автомобилю.
Когда отошла, доктор подумал, что не дал ей ключей от машины, но звать не стал. Сел по другую сторону стола и ложечкой достал из чашки кофейную гущу.
— Теперь, сударыня, вы им уже не нужны, правда? Хлеб нужно зарабатывать сызнова, не так ли?
— Работать не горе, — забормотала женщина. — Горе, что детей не вырастила… Разве слыхано это?
Он вдруг осознал, что не знает, что дальше говорить и зачем он отослал Ингу, а сам остался тут и глотает кофейную гущу, которая, как известно, яд для двенадцатиперстной кишки.
— Свисти, не свисти теперь, — сказал он против воли и рассердился на себя и на старушку, и иа Пранаса, который сейчас с той другой и с Единственным топчется около его автомобиля, не зная куда спрятаться от дождя, и пускает в его адрес тупые остроты.
— Где живете теперь?
— В углу без окошка. Я только прихожу, не ем ничего, тут хватает, и спать… Вот увидела вас, мне и легче. Вылечили вы меня, спасибо вам перед небом…
Она снова стала искать его руку, но он отмахнулся.
Тот, что прилетел, и в самом деле топтался вокруг машины, а Инга, озябшая, стояла под деревом. Мужчины обнялись и похлопали друг друга по плечу.
— Доктор, как дома дела? — спросил Пранас.
— Почти никаких новостей.
— Это уже неплохо, — сказал Пранас.
— Я тоже так думаю.
Йонас открыл багажник. На дне стоял ящик с бутылками, на нем лежал букет роз в целлофане. Рядом уложили вещмешок Пранаса. Потом Йонас посигналил и Инга выбежала из-за дерева.
— Кто это страшилище? — спросил Пранас.
Инга тем временем уронила из-под куртки собачку прямо в лужу. Пранас захохотал с такой неподдельностью и легкостью, с какой смеются люди, у которых радужные сны и вид на будущее.
— Перестань, — сказал Йонас, открывая дверцу. — Вы познакомились?
— Да, — кивнул Пранас, оглянувшись на заднее сиденье.
Инга зевнула. Может быть, она увидела-услышала его смех и теперь искала случая для реванша. Так или иначе, она сразу же зевнула во второй раз.
— Собираешься спать? — спросил ее Пранас. — А нам сегодня еще выпить ящик водки.
