— А разве один человек может сказать всю правду?
— Хорошо. Скажите вашу правду.
— Война принесла нам горе и разорение… гибель тысячам людей… Скорбь и слезы вселились в наши дома… Бог все видит…
— Бог всегда на стороне победителей, — обрывает его фон Хорн.
— Но милосердие, господин генерал, одна из заповедей всех религий…
— Смирение — вот главная заповедь побежденного народа…
У светлого, прозрачного ручья умывается паренек лет четырнадцати. Позади него виден небольшой лесной поселок в несколько домов. Посередине возвышается дом побольше, с открытой террасой — контора лесхоза.
К поселку подходят бойцы отряда Млынского. Навстречу выбегают женщины. Они радостно восклицают:
— Родимые наши пришли!
— Проходите, родненькие, проходите!
— Сюда, сынок, сюда иди. — Женщины помогают раненым войти в дом.
Солдаты смеются, умываются у колодца.
Млынский, Алиев и Серегин. У них осунувшиеся лица, пыль на гимнастерках. Изнуренный, измученный вид у всех.
К Млынскому и Алиеву подходит дед Матвей, переводит взгляд с одного командира на другого, здоровается с ними и спрашивает:
— Кто же у вас тут за старшего-то? Матросы или матушка-пехота, а то я сразу и не пойму.
— По какой же вам субординации старший нужен? — с ласковой усмешкой спрашивает Млынский.
— А по солдатской… Я две войны сломал — германскую и гражданскую…
— Ну раз так, давайте знакомиться. Майор Млынский.
— Матвей Егорыч, сторож, — вытягивается дед. — Ну, мужики-то все на войне, так я тут за старшего командира. Разрешите доложить, товарищ командир: лесопилка не работает, стоит по причине немецкой оккупации… Обстановка спокойная.
— Немцы были, Матвей Егорович?
— Не были. Дорог для автомобилей нет. А после дождичка и трактора вязнут… А вот аэропланы летают и днем и ночью на Москву.
— Ну а откуда же известно, что на Москву?
— А как пролетят, так наутро сообщает радио — налет на Москву.
— Радио? — переспрашивает Млынский.
— Так вот вечор перестало, говорить: движок не работает. А так каждый день Москву слушали.
Млынский переглядывается с Алиевым.
— А сводку? Сводку слушали? — спросил Алиев.
— А как же! Я с Алешей — внучком — флажки на карте втыкал… — продолжает дед. — Можно посмотреть. Там все отмечено — какие города оставили, какие еще стоят…
Совсем близко проходят бойцы, несут раненых. Кладут их на самодельные носилки. Тут же Зина. Она просит осторожно снимать тяжелораненых.
Контора лесхоза. Кабинет директора. Письменный стол, стулья, книжный шкаф. На стене над столом — портрет Ленина. На другой стене — большая карта Советского Союза. На столе — телефон.
Здесь все, включая мичмана Вакуленчука и лейтенанта Петренко. Многие легко ранены. Дымят цигарками. За столом что-то вроде президиума — сидят майор Млынский, капитан Серегин и политрук Алиев. Многие разглядывают карту, на которой флажками отмечена линия фронта. Люди сдержанно переговариваются:
— Эх куда зашли, сволочи…
— Не может быть…
— Да ты не на карту, вокруг погляди…
Встает майор Млынский.
— Тише, товарищи! Все собрались?
— Все.
Млынский говорит:
— Товарищи командиры, фронт откатился далеко на восток. Теперь до него более ста километров. Связи с Действующей армией у нас пока еще нет. Судя по всему, прямого столкновения с противником нам не избежать, а боеприпасов маловато.
Командиры и бойцы сосредоточенно слушают. Млынский продолжает:
— С продовольствием туго. Обоз с ранеными сковывает нашу маневренность, а немцы могут завтра начать операцию по прочесыванию лесов. Но мы попробуем их обмануть. Мы сделаем бросок на восток, а сами уйдем в чащобу Черного леса. По топи немец побоится идти. Как видите, положение сложное, но не безнадежное. И я рад, что здесь вами был высказан целый ряд полезных соображений… Сегодня наш отряд — это часть регулярных войск Красной Армии. Отряд будет беспощадно бороться с фашистами. И пока он существует, мы до конца выполним свой долг перед Родиной… Сейчас, товарищи командиры, необходимо разъяснить задачу бойцам. Обстановку прошу не скрывать.
— Правильно! — раздались возгласы. — Правильно!
— Все мы присягали на верность нашей Родине и народу и в этот грозный час останемся верными нашей присяге, товарищи! — сказал Алиев.
— Только так! — поддержали его.
Дед Матвей сидит в большой комнате конторы лесхоза, где под руководством Зины женщины торопятся перевязать раненых.
Солдаты переговариваются между собой, один играет на гитаре и поет, другой рассказывает, что их три брата и все на фронте, мать осталась одна.
Дед Матвей режет простыни и наволочки на длинные полосы и обращается к одному из раненых:
— Эх, сынок, как же они тебя так размалевали, ироды, а?
— Сам не знаю, воевал-то всего ничего…
— Воевать-то надо умеючи… Его — бить, а самому — целиком живым оставаться!
— Хм, легко сказать, дед… А танков видал у них сколько?
— Танки, говоришь? Так ведь под броней-то — человек, живая душа. Стало быть, и ей страх ведом. Не бояться, а бить их надо!
— Силища, дед, у них, — заметил один из солдат.
— Ну и что! Знаешь, как мы ему задавали перцу в германскую, во время первой мировой войны. Вдарили так, что у них аж пятки засверкали.
— Да и от нас, — сказал другой солдат, — уже не раз фашисты тикали, как кобыла от фитиля, задымленного в деликатном месте…
Лежавшие раненые заулыбались.
— Покуда фитиль-то у вас больно короток, — усмехнулся сердито дед, — пшик — и нету. Надо, чтобы до нутра жег! До Берлину!
— Развоевался дед, — смеются раненые.
Дед Матвей потянулся к одному из раненых, за плечом у которого висел немецкий автомат.
— Это что за штуковина? Когда я воевал, таких не видывал… Научи, как с ней обходиться!
— Хе. «Научи»! Автомат — штука мудреная… Тебе б, дед, на печи сидеть да манную кашку есть!..
— Да ведь можно и манную кашу есть и на печи сидеть!.. Я ведь не супротив!.. Хм-хм! Хорошо бы… кабы не тикали от фрицев такие вот, как ты!.. Учи и не отлынивай, мне ведь наука-то впрок пойдет, не как тебе.
Грохнули смехом раненые.
— Ну язычок у тебя, дед, побрил — бритвы не нужно. Борода долго не отрастет!
— Ладно, сдаюсь, дед, — сказал раненый с автоматом. — Табачком угостишь?
— Угощу!
Раненый передает деду автомат.
Изба деда Матвея, Здесь — Млынский, Алиев, Серегин. Жена деда Матвея Анастасия возится с посудой. Мишутка спит на печи. Командиры совещаются.
Серегин. Прорваться через линию фронта мы можем только при одном условии — если будет встречный удар.
Алиев. А это возможно, если нас будут ждать.
Млынский. Нужна связь. Кого пошлем?
Серегин. Есть у меня двое на примете.
Алиев. Кто это?
Серегин. Бойцы Бондаренко и Иванов. Бондаренко хорошо проявил себя в бою, танк подбил, смелый парень, свободно ориентируется в местности, особенно в лесу. Иванов постарше и поспокойнее. Я его с самого начала войны знаю, опытный разведчик. Надежная пара.
Алиев. Не тот ли это Иванов, про которого вы рассказывали, а, Иван Петрович?
Серегин. Сомневаешься, комиссар?
Алиев. Дело уж очень ответственное.
Млынский. Иванова я знаю. Один раз поверил ему, не ошибся. Пришли их ко мне. Побеседуем перед дорогой. И готовь еще одну пару для страховки.
Вечер. У колодца Зина наливает в ведра воду. Появляется Петренко.
— Давай помогу, Зиночка. — Он берет ведра, несет к конторе лесхоза. — Гляди, вечерок-то какой, а? Может, погуляем сегодня?
— Когда ж мне гулять-то? — смеется Зина.
— Война — войной, а жизнь-то идет, Зиночка, — продолжает Петренко. — Может, погуляем?
— Нет, лейтенант, — уже серьезно сказала Зина. — Времени нет. Сегодня нет и завтра не будет.
Они подошли к дому, откуда слышались голоса и стоны раненых.
— Хорошая ты дивчина, Зина! Только жаль мне тебя.
— А чего меня-то жалеть?.. Вот раненым не знаю, как помочь. Я не доктор!
— «Раненым», «раненым»… Ты о себе подумай.
Вместе входят в дом.
— Лучше их здесь оставить, с собой по лесу таскать— напрасно погубим. Вот нажмут на нас, да со всех сторон — телеги бросить придется… А ведь на руках не дотащишь… — говорит Петренко.
Зиночка с испугом смотрит на него, делает ему знак, чтобы он замолчал.
Они в конторе лесхоза, в кабинете директора. Через открытую дверь виден коридор, большая комната. В ней раненые — кто на койке, кто на составленных столах, кто на полу.
Зина. Тише. А если немцы придут?
— Сколько похоронили сегодня? — спрашивает Петренко.
— Что я могла сделать?.. Вот четверых сегодня выписали в строй… Сами уговорили… а ведь слабые еще совсем.
