Он проводит много времени в «Дарданеллах», расширяя круг знакомых, редактирует иллюстрированную газету «Српче», помещая в ней не очень удачные стихи и притчи… Но уже в начале октября 1884 года Нушич просит ректорат Великой школы выдать ему «свидетельство» о том, что он «слушал в течение двух лет лекции на юридическом отделении Великой школы». Справка ему была тотчас выдана, он уехал в австрийский город Грац и записался в тамошний университет.
Причины его отъезда, как и пребывание в Граце, полны неясностей. Родственники Нушича предполагают, что он поехал по настоянию отца, пожелавшего, чтобы его любимец «получил европейское воспитание и образование». Однако это маловероятно, хотя бы по той причине, что Нуша еле сводил концы с концами и не мог обеспечить сына.
В далеком Граце Бранислав Нушич тосковал и бедствовал, о чем свидетельствует стихотворение «Горькая слеза», в котором он выразил тоску по Сербии и жаловался, что у чужбины «ледяная грудь».
Есть и еще одно свидетельство бедственного положения нашего студента — история, рассказанная в старости Милорадом Павловичем-Крпой, который много лет был приятелем Нушича:
«Уезжая за границу, Бранислав Нушич захватил с собой скрипку. В Граце он разыскал своего приятеля Недельковича, который его на первое время поселил у себя. Но хозяйка квартиры противилась, пока Нушич не пообещал ей платить двадцать крон в месяц. Обещание-то он дал легко, но выполнял его нерегулярно. Возмещать убытки был принужден товарищ, поскольку Нушич был его гостем. Чтобы вернуть товарищу долг, Нушич в один прекрасный вечер появился со скрипкой во дворике небольшой пивной по соседству и сыграл посетителям ее сербскую мелодию. Аплодисменты воодушевили его еще на несколько вещей, а хозяин Карло угостил его ужином и выдал в качестве гонорара одну крону. Так Нушич всю осень 1884 года, играя на скрипке, подрабатывал себе на квартиру и кормился».
Мне удалось выяснить, что Нушич действительно немного играл на скрипке.
Предположение, что Нушич оставил Великую школу из-за неприятностей, которые причиняло ему начальство вследствие его политической деятельности, остается пока предположением.
Достоверно известно, что будущий дипломат научился довольно сносно говорить по-немецки и в качестве признанного писателя был избран секретарем студенческого литературно-научного общества «Србадия», объединявшего студентов-сербов. Это обществе уже существовало лет десять, на его заседаниях читали свои первые труды многие впоследствии именитые сербы, получавшие образование в Граце. В 1876 году здесь прочел свою работу «О капиллярных сосудах» Никола Тесла, ставший всемирно известным инженером и ученым.
Нушич тоже читал свои сочинения, и наибольший успех имел цикл стихов «Под струны Леля». Цикл назывался у Нушича довольно претенциозно: «букетом», который состоял из «цветов». «Цветы» были сатирические, юмористические, любовные, социальные и даже разукрашенные восточным орнаментом. По форме это было подражание сербским народным лирическим песням. По совету товарищей Нушич предложил «букет» только что возникшему журналу «Стражилово», где он и был опубликован в июле 1885 года. Через год Нушич послал в журнал и второй «букет», но уже из Белграда, в который вернулся после пятимесячного пребывания в Граце.
Судя по формуляру Нушича (Nuscha Alcibiades Bronislaus), в Граце он жил на Найденгассе, 5, и слушал лекции на немецком языке профессора Августа Тевеса (римское право), доктора фон: Майнонга (практическая философия) и доктора Франца Кронеса (австрийская история). Экзаменов никаких не сдавал.
* * *
Чтобы напомнить читателю, что нашему «признанному» литератору нет еще и двадцати, расскажем комический эпизод, случившийся с ним тотчас по возвращении из Граца. Мать положила спать только что приехавшего сына в «зале», парадной комнате, в которой принимали гостей. Там стояла банка с вареньем. Бранислав взял банку, чтобы полакомиться. Но тут вдруг послышались шаги возвращавшейся матери, и юноша нырнул вместе с банкой под одеяло. Вскоре его сморил молодой сон. Ворочаясь, он раздавил банку, и утром мать застала его спящего и всего облепленного вареньем.
В феврале 1885 года Нушич вернулся на юридический факультет Великой школы. Пора было бы уже подумать и о подготовке к экзаменам, но тут подвернулось старое увлечение. Театр. Поразительно, какая энергия просыпалась в Нушиче во все поры его деятельности, если представлялась возможность взяться за какое-либо театральное начинание. Уже через месяц после приезда из Граца он организовал студенческую любительскую труппу, а 20 апреля выступил с ней в шиллеровском «Дон Карлосе» на сцене Народного театра. И получил новый удар. На этот раз слева.
Студенческая труппа подготовила три спектакля. Руководил студентами известный актер и режиссер Народного театра Тоша Йованович. Мужественно красивый, с великолепным голосом, он совершил молниеносную карьеру — за два года из ученика парикмахера вышел на главные роли в театре. Публика наслаждалась игрой этого самородка в пьесах Гёте, Гюго и Шекспира.
Нушич было прорвался в первые любовники, но Йованович быстро осадил его. Пришлось перейти в комики. 1 мая Нушич играл слугу Йована в комедии Трифковича «Любовное письмо», а потом — Герика в «Докторе Робине» Премаре.
Впрочем, «Дон Карлос» с Нушичем в главной роли имел успех.
Публика устроила дилетантам овацию. Но уже на другой день социалист Мита Ценич выступил в своей газете «Час» со статьей «Новый дебют нашей молодежи», раскритиковав любительское начинание Нушича и его товарищей. Он строго осудил молодежь, которая увлекается театром в ущерб ученью. «Разве у молодежи после бильярда и кафан остается так много времени, чтобы еще появляться перед публикой в качестве актеров?» — саркастически спрашивал Ценич.
В газете завязалась полемика. Цитируя афишу, в которой говорилось, что студенты ставят «Дон Карлоса», «вдохновленные любовью к родине и искусству», Ценич ссылался на авторитет Светозара Марковича. «Как забава, театр — вещь хорошая, но для просвещения — это нуль». Он отрицал полезность театра для нации, ставя его в один ряд с «хождением по канату и цыганской музыкой».
Нушич ему ответил (номер газеты, к сожалению, не сохранился). Ценичу пришлось признаться в ошибке, пересмотреть свои взгляды на увлечение театром. Однако он не преминул поддеть Нушича, напомнив ему, что когда-то отверг одно из его «сочинений»…
Юмористическая газета «Брка» («Усач») извлекла максимум из этой перепалки, поместив два анекдота и шутливую телеграмму. Вот один из анекдотов:
«В Великой школе.
Профессор (входя). Что это? Почему все бритые?
Ассистент. Это актеры.
Профессор. А что им надо?
Ассистент. Передислокация.
Профессор. Говорите яснее, не понимаю.
Ассистент. Так уж получилось. Студенты заменили актеров, а актеры пришли учиться…»
Такая реакция общественности требует пояснения.
Впоследствии Нушич писал:
«Из русских писателей — Чернышевского, Тургенева и Гоголя, которые тогда были самыми популярными, — первый был любимым писателем новых людей, последователей Светозара Марковича; Тургенев стал любимцем читающей интеллигентной публики… а Гоголь был писателем всей тогдашней молодежи, которую вдохновляла его острая сатира, особенно та, что была направлена против русской бюрократии. В гоголевских типах молодежь видела нашу бюрократию…»
Называя себя, подобно русским собратьям, «новыми людьми», молодые сторонники радикалов считали обязательным знать русский язык и читать русские книги. Под влиянием русской литературы создавалась сербская реалистическая литература. Однако проповедь рационализма, взгляды русских публицистов, перенесенные на сербскую почву Светозаром Марковичем, получили в студенческой среде, опекаемой официально преследуемыми и тем более сильными в духовном отношении радикалами, какое-то сверхрационалистическое звучание.
Политика и естественные науки возводились «новыми людьми» на пьедестал, искусство презиралось, если оно не было средством пропаганды. Причем эти веяния без всякой зримой границы смыкались с обывательским мнением о человеке искусства, как о прощелыге.
Радикальный лидер Пера Тодорович в свое время, вторя Писареву, даже написал статью под названием «Уничтожение искусства». Дело дошло до того, что некоторые «новые люди» стали вообще презирать литературу как бесполезную буржуазную роскошь. А для самого Перы Тодоровича две сосиски, возможно, и в самом деле были ценнее целого Шекспира, а пара сапог полезнее всех произведений Пушкина.
В 1932 году, выступая перед спектаклем студенческой труппы, Нушич вспоминал об обстановке, царившей в университете пятьдесят лет назад:
