Воислав призывал к тому, чтобы народ жил «не хлебом единым», и воспитывать его должна была «Омладина», выдвигая «непосредственных носителей этих мыслей». Только в Белграде было больше ста членов этой организации. Большое отделение было в Смедереве, куда специально выезжал Бранислав Нушич.
В то время в Смедереве уездным начальником был некий Иван Джурич по прозвищу Белый Медведь, бюрократ, невежественный и ревностный. Одна из газет писала, что «для него всякий молодой человек — подозрительная личность, бунтовщик или вор». Немало молодых радикалов и «омладинцев» пересидело у него в «кутузке» до выяснения личности.
Неизвестно, попал ли Нушич под горячую руку Белому Медведю, но то, что молодой драматург был знаком с повадками ретивого администратора, известно достоверно. И такое знакомство пригодилось ему очень скоро. Он уже писал новую комедию. И уже придумал ей название: «Подозрительная личность».
А что же было с «Народным депутатом», которого Нушич так долго «смягчал» и перекраивал под надзором бдительного Шапчанина? К тому времени, когда комедия вернулась, из странствий по полицейским канцеляриям, многое уже переменилось. С возрождением патриотического движения началось наступление на театр. Появляются статьи в газетах, в которых дирекция Народного театра обвиняется в том, что она препятствует обновлению репертуара за счет отечественных пьес. Разумеется, Нушич и другие молодые драматурги были не только «невинными читателями этой критики». Милутин Илич, а за ним и Воислав в феврале и марте 1887 года не жалели ни времени, ни чернил на публичное поругание Шапчанина.
Нушичу еще «повезло», к нему отнеслись «с должным вниманием». Журнал «Гусли» живописал мытарства сербского драматурга…
Вот он приносит свое детище в театр. «Если у вас нет шапокляка, по моде сшитой фрачной пары и известного покровителя… едва живы останетесь. Ваша гордость и самолюбие сильно пойдут на убыль, когда вы поймете, что пьеса не пойдет даже по обычным канцелярским каналам, не будет записана в книгу, не получит номера… Вы не будете уверены, что она не пропадет, не затеряется. Пройдет года два, а вы так ничего и не узнаете о своем произведении. Ни один литературный совет за два этих года не прочел его…»
Кампания против Шапчанина приняла настолько бурный характер, что директору пришлось оправдываться публично. На заседании совета театра, состоявшемся прямо на сцене, перед залом, заполненным литераторами и журналистами, он сказал:
— «Народный депутат» прошел через два чистилища, но и в третьей редакции, с которой автор согласился, его пришлось отложить, так как к этому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, которые стали поводом для препирательств в печати. Из-за этого поставить «Народного депутата» было невозможно. В пьесе много такого, что оскорбляет и депутатов и членов правительства. Народный депутат, главный герой пьесы, показан глупцом. Разве это понравилось бы депутатам?.. И еще этот депутат говорит, что в скупщине будет выступать по подсказке министров…
— Какое правительство, какие мудрые государственные деятели могут позволить такое в театре, о котором они соизволят проявлять неустанную заботу?..
В который уже раз слышал Нушич эти доводы из уст Шапчанина. Директор давно уговаривал его написать другую, «более подходящую» пьесу, которую можно было бы показать, пока «Народный депутат» дождется благоприятных обстоятельств.
Казалось бы, наученный горьким опытом, молодой драматург должен был написать и в самом деле «более подходящую пьесу», не затрагивающую достоинства преисполненных лучших намерений господ депутатов, министров и прочих сильных мира сего. Но, увы… в черновых набросках стало мелькать слово «династия», и оно «всякий раз звучало недостаточно почтительно и не произносилось тем лояльным тоном, которым подобало произносить это слово в то время, когда писалась комедия и когда династичность возводилась всеми режимами до уровня культа».
Олицетворением династии был король Милан, его называли «демоном Сербии». Памфлет, отпечатанный под таким названием за границей, ходил по стране в десятках тысяч экземпляров. Король опустошил казну. Государственный долг вырос до 277 миллионов франков. Налоги росли, а король продолжал проигрывать в карты целые состояния.
Он вступил в откровенную связь с гречанкой, женой крупного сановника Артемизой Христич. Она была красива и, кроме того, обладала бесценным качеством — умела слушать, не перебивая, пространную похвальбу Милана. В результате этих бесед она родила королю сына.
Королева Наталья, как писали в романах, «не умела безмолвно нести свое горе». Семейные скандалы короля мгновенно становились достоянием всей страны. Король, казалось, бравировал кутежами и празднествами, которые устраивал в честь фаворитки. Королева, как и он, любила роскошь, празднества и туалеты. Громадное личное состояние ее, оберегаемое от непрерывных посягательств короля, пошатнулось. Стараясь досадить королю, она поддерживала любую оппозицию и тоже запускала руку в государственную казну, пополнявшуюся под громадные проценты венскими банкирам. Сербия фактически становилась провинцией Австрии.
В конце концов, сказавшись больной, Наталья была вынуждена выехать из Сербии с наследником Александром, которого воспитывала в ненависти к королю. Борьба за сына между королем и королевой давала обильную пищу европейским газетам.
В стране ненависть к королю стала всеобщей. Король поссорился даже с напредняками, отстранил их от власти и призвал либералов. После неудачной войны с Болгарией австрофильство Милана вызывало раздражение, росли прорусские симпатии. С либералами он тоже не поладил. На выборах народ по-прежнему отдавал предпочтение радикальной партии.
Король был позер и циник. Приглядевшись повнимательнее к радикалам, он решил, что их лучше приручить, чем иметь своими врагами. Буржуазные партии обладают свойством со временем перерождаться, особенно если почувствуют вкус власти. Милан посетил в тюрьме лидера радикалов Перу Тодоровича. Король появился в камере, закутанный в темный плащ; распахнувшись, он сверкнул регалиями и высокопарно сказал:
— Меня вы не надеялись увидеть…
Король и радикал долго беседовали.
Вскоре радикалы заявили:
«Радикальная партия приложит все усилия, чтобы, в согласии с королем, вывести свою страну из нынешнего тяжелого положения».
А Пера Тодорович, ставший наркоманом, продал свое лихое перо королю, вызвав к себе омерзение даже у товарищей по партии.
Когда создавался «Народный депутат», Нушич сочувствовал радикальной партии, но художник в нем был сильнее политика. Недаром в комедии кандидат оппозиции адвокат Ивкович — фигура бледная, а по своему поведению и взглядам явно соглашательская.
* * *
Это было время, когда почти каждую неделю появлялись новые газеты и тут же закрывались полицией, так как «закон о свободе печати» нарушался непрерывно. Драгутину Иличу за сатиру «Черный колдун» предъявили обвинение в измене родине и изгнали в Новый Сад. Спасаясь от преследования полиции, он тайком уехал в Румынию, и в Турн-Северине добывал себе пропитание, работая официантом.
В истории многих стран бывали периоды, когда люди переставали бояться тюрьмы, преследований, потери благополучия. Это бывало похоже на эпидемию. Молодежь, охваченная жаждой гражданского подвига, хваталась за самые разные идеалы, неистово сражалась с властью и друг с другом. Гонения, тюрьма — все это считалось почетным и служило отличием, не только не препятствующим, но даже помогающим дальнейшей карьере.
Через много десятков лет Бранислав Нушич вспоминал о годах своей юности в предисловии к комедии «Подозрительная личность»:
«В конце семидесятых и в начале восьмидесятых годов прошлого века у нас, можно сказать, шел последний и отчаянный бой двух эпох — той, которая умирала, и той, которая наступала. Бой велся по всем линиям и на всех фронтах, и в политике, и в литературе, и в жизни. Это было поистине время стычек, схваток, потрясений — в общем, всего того, что характерно для периода становления любого народа и общества. Прошлое упорно держало оборону; новая жизнь, новые люди, новые взгляды и новые тенденции дерзко теснили прошлое, и темперамента в это дело вкладывалось столько, что в те годы температура нашей общественной жизни целое десятилетие не только не опускалась до нормальной, но очень часто поднималась и до сорока одного градуса, а порой и пересекала эту черту. В частности, политика приняла эпидемический характер, и так как ею был заражен весь народ, то не было ничего странного, что она часто вторгалась в литературу, или, вернее, литераторы вторгались в политику. И даже самый нежный лирик того времени, писавший о вздохах и „ее очах“, не упускал случая написать политическое стихотворение или по крайней мере эпиграмму».
